Культура енисейских кыргызов

В Минусинской котловине в тюркское время продолжает развиваться древняя культура енисейских кыргызов. Основанное на гяньгуньских (тесинских?) традициях, прошедшее период владычества раннетюркского владения Цигу (таштыкская культура), кыргызское объединение на Среднем Енисее постепенно становилось реальной политической силой на исторической арене Центральной Азии и Южной Сибири. От момента, когда в 568 г. каган Истеми подарил византийскому послу Земарху «пленницу из народа кыргыз» до откровенного признания автора памятника Тоньюкука в том, что «больше всего был нашим врагом киргизский сильный каган» (Малов, 1951, с. 66), прошло около 140 лет. За это время объединение енисейских кыргызов неоднократно подвергалось нападениям южных соседей, но сумело сохранить самостоятельность и превратиться в сильное государство, способное противостоять всем центральноазиатским государственным объединениям.

 Кыргызы до начала уйгурских войн. Отдалённость территории енисейских кыргызов от восточных центров письменной традиции и в основном эпитафийный характер енисейских рунических надписей не дают возможности с достаточной полнотой восстановить политическую историю енисейских кыргызов до столкновения их с уйгурами. Однако имеющиеся сведения всё же позволяют представить характер внешнеполитических связей енисейских кыргызов с государствами Центральной и Восточной Азии — Вторым тюркским каганатом, императорским Китаем и теократическим Тибетом. В VIII в. усиливаются контакты енисейских кыргызов с населением южных районов Саяно-Алтая (тюрками-тугю и алтае-телескими тюрками). Отношения с тюрками-тугю установились ещё до похода 711 г. Известно, что кыргызский военачальник Барс-бег был женат на младшей сестре Могиляня (Бильге-кагана) и сам получил от тюрков титул кагана (Малов, 1951, с. 38). После гибели Барс-бега на Среднем Енисее было образовано тюркское наместничество, которое, видимо, просуществовало недолго, так как в 731 г. посланцы кыргызского хана в качестве «плачущих и стонущих» присутствовали на похоронах Кюль-Тегина (Малов, 1951, с. 43). Отношения с алтае-телескими тюрками не зафиксированы в письменных источниках, но достаточно ярко отразились в особенностях погребального обряда и общих сериях предметов сопроводительного инвентаря. Не исключено, что эта близость явилась следствием участия енисейских кыргызов и алтае-телеских тюрков в антиуйгурской коалиции, в которой принимали участие также карлуки Западного Алтая и чики Центральной Тувы.

 Первое кыргызское посольство в Китай зафиксировано письменными источниками в 648 г. С 650 по 758 г. кыргызские послы побывали при китайском дворе семь раз, а с 713 по 755 г.— четыре раза (Нуров, 1955, с. 81). Усиление межгосударственных связей енисейских кыргызов с Китаем происходит в первой половине — середине IX в. в связи с кыргызско-уйгурскими войнами и победой в них енисейских кыргызов (Супруненко, 1963; 1975). В этом отношении показателен подсчёт танских монет на территории енисейских кыргызов, произведённый С.В. Киселёвым — VII в. — 45, вторая половина VII — первая половина VIII в. — монет нет, до 780 г. — 6, после 840 г. — 237 (Киселёв, 1947) — и Е.И. Лубо-Лесниченко, по мнению которого «столь большое количество монет, относящихся к периоду кыргызского великодержавия и находимых повсеместно на территории Минусинской котловины, заставляют предполагать, что они служили не только украшениями, но и выполняли в кыргызском государстве функции обмена» (Лубо-Лесниченко, 1975, с. 163).

 Первое посольство в Тибет состоялось в 711 г., когда «император Жуйцзун получил сообщение, что в Тибете находится прибывшее туда ранее кыргызское посольство». Кыргызский посол в Тибет погиб и «не вернулся», как говорится в одной из рунических надписей Алтын-Кёля (Кляшторный, 1976, с. 266). Были ли посольства в последующее время — неизвестно, но, очевидно, с начала VIII в. между Тибетом и енисейскими кыргызами установились дипломатические и торговые отношения, которые несомненно способствовали успеху борьбы енисейских кыргызов с центральноазиатскими уйгурами.

 Государство енисейских кыргызов тюркского времени представляло собой сложную этническую общность, состоявшую из этноса-элиты (собственно кыргызов) и ряда «вассальных поколений», занимавших подчинённое положение в социальной иерархии. Упоминавшийся выше кыргызский посол в Тибете происходил из «доблестного народа булсаров» (Кляшторный, 1976, с. 262), бесспорно привилегированного этноса, так как установленная в честь него стела находилась рядом с памятником Барс-бега, героя битвы 711 г. Другим народом, входившим в общность енисейских кыргызов, был народ ач, название которого встречается как на стелах и в наскальных надписях (Евтюхова, 1948, с. 5), так и на золотом кувшинчике из Копёнского чаа-таса: «Золото ... дар Ача». В связи с этим С.В. Киселёв отмечал, что подобные «дани-дары, очевидно, еще в VII-VIII вв. характеризовали отношения кыргызского народа и его знати». Несколько иную форму подчинения представляет надпись на другом копёнском сосуде: «Бегское серебро мы дали» (Киселёв, 1951, с. 602-603). Ряд племён был завоёван кыргызами, видимо, так следует понимать выражение «умертвил роды синего волка, черного волка умертвил» в одной из уйбатских надписей (Бутанаев, 1973, с. 152). На самой низкой ступени социальной лестницы стояли соседние горно-таёжные племена, в частности дубо: «Хягасы ловят их и употребляют в работу» (Бичурин, 1950, с. 354). В период ведения военных действий в них принимало участие всё население государства енисейских кыргызов. В источниках отмечается, что когда кыргызы «набирают и отправляют войско, то выступает весь народ и все вассальные поколения» (Кюнер, 1961, с. 60).

 Вопросы этнографии енисейских кыргызов. Хозяйственно-культурный тип енисейских кыргызов до выхода их на историческую арену Центральной Азии, по мнению большинства исследователей, носил комплексный характер. Так, по сведениям Таншу, кыргызы предстают главным образом как народ земледельческий: «Сеют просо, ячмень, пшеницу. Мелют муку ручными мельницами; хлеб сеют в третьей, а убирают в девятой луне. Вино квасят из каши». Или: «Отсутствуют пять хлебов, имеется только ячмень, пшеница, темное просо, конопляное семя… Для пшеницы имеется пеший жернов, которым делают муку». Земледелие у кыргызов носило пашенное направление, которое невозможно без домашнего скотоводства. По данным того же источника, «есть верблюды и коровы, но более коров и овец», или: «верблюдицы, быки, бараны, причем особенно много быков». Крупный рогатый скот несомненно использовался кыргызами как тягловая сила в земледельческом производстве. «Богатые землепашцы, — отмечает Таншу, — водят их по несколько тысяч голов» (Бичурин, 1950, с. 351-352; Кюнер, 1961, с. 58-59).

 Многочисленные остатки ирригационных сооружений в Минусинской котловине говорят о высокой культуре не просто плужного, но и орошаемого земледелия. В качестве основного земледельческого орудия, судя по археологическим находкам, использовался плуг с железным наконечником, сошником или лемехом. Урожай убирали серпами; обмолот производился при помощи специальных мельниц с жерновами. К этому следует добавить находки злаков в погребениях, сельскохозяйственных орудий и обломков жерновов на поселениях, наличие развитого керамического производства и металлургии. Стационарный характер хозяйства енисейских кыргызов подтверждается существованием у них укрепленных поселений и т.д. (Евтюхова, 1948, с. 73-103).

 Отдельные группы кыргызов занимались отгонным скотоводством. Это подтверждается составом стада (лошади, овцы, верблюды), требующим именно такой формы содержания скота; видами пищи («питаются мясом и кобыльим молоком»); типом жилища («палатки, обтянутой войлоками»); обычаями («при браках калым платится лошадьми и овцами») (Бичурин, 1950, с. 351-353); существованием летников и зимников, зафиксированных археологическими раскопками кыргызских поселений на Табате (Худяков, 1982, с. 206-214). Однако па этом основании вряд ли можно считать енисейских кыргызов кочевниками в такой же степени, как, например, тюрков-тугю или уйгуров. Культура кыргызов Среднего Енисея развивала традиции таштыкской культуры, хозяйство которой, как уже говорилось, носило комплексный характер. Переход таштыкцев к скотоводческой экономике не подтверждается никакими материалами. Сама территория Минусинской котловины, сравнительно небольшая по размерам, окруженная горно-таёжными массивами Саян и Кузнецкого Алатау, в значительно большей степени приспособлена к интенсивному земледелию, нежели к экстенсивному скотоводству. На протяжении всех предшествующих веков здесь последовательно развивались различные виды земледелия: от ручной, или мотыжной, его формы у тагарцев до появления первых пахотных орудий у таштыкцев и, наконец, плужного орошаемого земледелия у енисейских кыргызов. Можно предполагать, что преимущественное развитие земледельческого компонента в комплексном хозяйстве кыргызов (по сравнению с таштыкской культурой) послужило экономической основой государственного объединения, созданного ими во второй половине I тыс. н.э.

 Памятники типа «чаа-тас» VI — середины IX вв. История изучения археологических памятников енисейских кыргызов наиболее полно и объективно рассмотрена Ю. С. Худяковым (Худяков, 1982, с. 6—24). В настоящее время приняты три основные периодизации культуры енисейских кыргызов во второй половине I тыс. н.э. Первая построена на принципе выделения культур — культуры чаа-тас (VI — первая половина IX вв.) с подразделением её на два хронологических этапа (утинский — VI-VII вв. и копёнский — VIII — первая половина IX вв.) и тюхтятской культуры (вторая половина IX-X вв.) (Кызласов, 1978; 1981, с. 46-52). Вторая — на принципе выделения эпох — эпохи чаа-тас (VI-VIII вв.) и эпохи великодержавия — IX—X вв. (Худяков, 1982, с. 24-71). И наконец, третья построена на выявлении основных закономерностей истории развития кыргызской общности — «VI — первая половина IX вв., когда она занимала ограниченную территорию на Среднем Енисее; середина IX — вторая половина X в. — время значительного расширения границ» (Длужневская, 1982, с. 118).

 Принципиальных различий, за исключением самих дефиниций, в приведенных периодизациях, очевидно, нет — все они основаны на этапах истории енисейских кыргызов. Поэтому правомерно предложение Г. В. Длужневской: «Объединить археологические памятники VI-XII вв. на территории Тувы и Минусинской котловины под единым названием — культура енисейских кыргызов» (Длужневская, 1982, с. 118). Что касается хронологических рамок первого периода по периодизации Г. В. Длужневской, то они представляются излишне широкими для конкретного историко-культурного исследования. Вслед за Л.Р. Кызласовым, в пределах VI-IX вв. можно выделить ряд конкретных типов памятников и этапов развития культуры енисейских кыргызов.

 Основной вид погребальных сооружений енисейских кыргызов в Минусинской котловине во второй половине I тыс. н.э. — чаа-тас, что означает в переводе «камень войны». Наземная часть чаа-тасов представляла собой в прошлом юртообразную постройку из горизонтально положенных плит, у основания которой установлены вертикально вкопанные камни, явно продолжающие тагарскую и тесинскую традиции. Под ними в прямоугольных ямах, укреплённых по стенкам деревянными столбиками, находятся остатки трупосожжений, керамика и немногочисленные предметы сопроводительного инвентаря. Иногда здесь же встречаются и погребения по обряду трупоположения. Без существенных изменений, независимо от размеров сооружений и социального положения погребённых, основные конструктивные особенности чаа-тасов сохраняются на протяжении всей второй половины I тыс. н.э. вплоть до X в.

 Памятники VI-VII вв. выделены Л.Р. Кызласовым под наименованием утинского этапа культуры чаа-тас (утинский — новое название для Койбальского чаа-таса, принятое Л.Р. Кызласовым). Основаниями для этого послужили: 1) расположение кыргызских захоронений на местах таштыкских могильников; 2) сохранение некоторых таштыкских элементов в устройстве погребальных сооружений; 3) отдельные предметы (металлические накладки с изображением парных головок лошадей) и керамика, продолжающие прежние таштыкские традиции (Кызласов, 1981, с. 48-49). Из числа предметов, включённых Л.Р. Кызласовым в хронологический ряд VI-VII вв., следует исключить кинжал «уйбатского типа» и стремя с высокой пластинчатой дужкой из собрания Минусинского музея (Степи Евразии в эпоху средневековья, 1981, рис. 28), которые относятся к более позднему времени.

 Памятники утинского (койбальского) этапа культуры енисейских кыргызов синхронны кудыргинскому этапу в истории культуры населения Горного Алтая и характеризуются теми же признаками: отсутствием поясных наборов с бляхами-оправами, двукольчатых удил, эсовидных псалий и других предметов, характерных для периода Второго тюркского каганата. Показательно, что в материалах ранних чаа-тасов (Койбальского, Сырского, Абаканского, Джесос и др.) значительно слабее отразились связи с культурой южных районов Саяно-Алтая, чем в последующее время. Видимо, в VI-VII вв. население Минусинской котловины, генетически связанное с таштыкцами, еще сохраняло известную обособленность от остальных районов тюркского мира. По этой же причине памятники енисейских кыргызов VII-VIII вв., синхронные катандинскому этапу, на территории Минусинской котловины не выделяются в самостоятельную группу погребений. Здесь продолжает развиваться традиционная культура ранних чаа-тасов, мало подверженная различного рода инновациям.

 С начала VIII в. (копёнский этап по периодизации Л.Р. Кызласова) в культуре енисейских кыргызов происходят существенные изменения. Появляется целый ряд вещей, ранее не ветрен чавшихся в Минусинской котловине, — поясные бляхи-оправы и ременные наконечники (табл. V, 3-5), тройники с вырезными лопастями (табл. V, 19) и уздечные бляшки с фестончатым краем (табл. V, 14), крупные сердцевидные бляхи-решмы (табл. V, 9, 10) и подпружные пряжки с язычком на вертлюге (табл. V,20), стремена с высокой пластинчатой дужкой (табл. V, 16, 17) и двукольчатые удила с эсовидными псалиями (табл. V, 1, 8). Большая их часть прямо сопоставима с курайскими. Из числа предметов, включённых Л.Р. Кызласовым в хронологический ряд VIII — первой половины IX вв. (Степи Евразии в эпоху средневековья, 1981, рис. 28), следует исключить вещи из Уйбатского чаа-таса (№ 2, 17, 24, 43), относящиеся к более позднему времени.

 На копёнском этапе развития культуры енисейских кыргызов значительно усложняется картина погребальной обрядности. Появляются подкурганные трупосожжения (Капчалы I), причём отдельные происходящие из них вещи, главным образом предметы конского снаряжения (стремена, удила и псалии), идентичны найденным в расположенных рядом погребениях с конём (Капчалы II), предметный комплекс которых, возможно, и явился источником этих заимствований (Левашова, 1952, рис. 1, 5). В чаа-тасах делаются «тайники», куда помещаются наиболее ценные вещи. Под одним сооружением располагается несколько могил. Часто встречаются необожжённые человеческие кости, относящиеся к каким-то сопроводительным захоронениям.

 Копёнский чаа-тас. Особо следует остановиться на погребениях знаменитого Копёнского чаа-таса, исследованного Л.А. Евтюховой и С.В. Киселёвым в 1939 г. (Евтюхова, Киселёв, 1940; Евтюхова, 1948, с. 30-53; Киселёв, 1951, с. 583-587). А.А. Гаврилова по аналогии с курайскими курганами на Алтае высказала предположение о том, что основные (ограбленные) захоронения здесь были совершены по обряду трупоположения, а «тайники» представляют собой помещённый таким образом инвентарь сопроводительных трупосожжений. По записанным Г.Ф. Миллером рассказам бугровщиков, ограбивших Копёнский чаа-тас, основные захоронения здесь были совершены по обряду трупоположения, что подтверждается отдельными находками человеческих костей (Гаврилова, 1965, с. 65—66). О том, что по обряду трупоположения не были похоронены, как считала Л.А. Евтюхова, «рабы или слуги, сопровождающие покойника» (Евтюхова, 1948, с. 33), свидетельствуют некоторые вещи, оставленные грабителями, в частности золотая серьга с привеской в виде грозди винограда VIII-IX вв. из кург. 5 (Евтюхова, Киселёв, 1940, рис. 3). Вывод А.А. Гавриловой о том, что «это были погребения вождя и его дружинников» (Гаврилова, 1965, с. 66), тем более интересен, что именно такая форма захоронения — подкурганные трупосожжения с помещёнными отдельно, «кучкой» предметами сопроводительного инвентаря — станет одним из наиболее распространённых видов погребений кыргызских воинов в IX-X вв.

 Погребения Копёнского чаа-таса относятся ко времени расцвета культуры енисейских кыргызов в Минусинской котловине. Для одного из них (кург. 2) Б. И. Маршаком на основании анализа орнаментальных композиций на золотых сосудах была установлена дата «около середины или даже второй половины IX в». (Маршак, 1971, с. 55-56). Следует добавить, что ни в одном кыргызском памятнике не ощущается столь сильное, как в Копёнах II, влияние танского искусства (изображения драконов, фениксов, гусей со сплетенными шеями и т.д.). Такое распространение восточных мотивов могло иметь место только в период завершения кыргызско-уйгурских войн, вызвавших усиленный интерес к енисейским кыргызам со стороны танской династии, т.е. в середине IX в. Вместе с тем вряд ли можно предполагать большую разницу во времени сооружения кург. 2 и других захоронений Копёнского чаа-таса и датировать его позднее середины IX в., так как в данном случае следует ожидать аналогии копёнским материалам в кыргызских погребениях Тувы, Алтая и Восточного Казахстана, а этого не наблюдается.

 Материалы Копёнского чаа-таса отчетливо показывают социальную дифференциацию кыргызского общества. Найденные здесь предметы — золотые блюда и сосуды с руническими надписями и роскошным накладным орнаментом, бронзовые рельефы с изображениями всадников и животных в сценах охоты, детали поясных и сбруйных наборов, сплошь покрытые растительным орнаментом и зооморфными композициями — представляют гордость средневековой сибирской археологии. Значение копёнских находок тем более велико, что, но мнению А.А. Гавриловой, они происходят не из основных, а из сопроводительных дружинных захоронений. Можно предполагать, что усложнение социальной структуры государства кыргызов должно было повлечь за собой изменения в военной организации, всё более укреплявшейся для предстоящей войны с уйгурами. Специально исследовавший вопрос о военной организации еннсейcких кыргызов Ю.С. Худяков также пришел к выводу, что, «поскольку инициатива в войне с уйгурами исходила от кыргызов, вполне вероятно, что её объявлению предшествовала основательная подготовка, в том числе укрепление центральной административной и военной власти» (Худяков, 1980, с. 138-139).

Источник: Д.Г. Савинов - Народы Южной Сибири в древнетюркскую эпоху// Л., изд-во ЛГУ. 1984. 174 с.