Игровые элементы, сопровождающие человека при обрядах рождения и смерти - Семейно-бытовые игры у хакасского народа

Игровые элементы, сопровождающие человека при обрядах рождения и смерти - Семейно-бытовые игры у хакасского народа

Для участия в совершении ритуалов жизненного цикла, связанного с беременностью женщин, рождением детей и смертью человека, привлекались шаманы.

Когда женщина страдала бесплодием, то проводили обряд «умай тартхан» (букв, притягивание жизненной силы ребенка) с участием сильного шамана - «пугдура», обладавшего чистыми духами-помощниками. Души детей, согласно представлениям тюрков Хонгорая, хранятся в храме богини Умай, который находится внутри горы «Омай-тас» среди Саянских хребтов (по-русски - г. Амай напротив современного г. Саяногорска).

В хакасском языке слово «умай» (омай, ымай), помимо обозначения покровительницы детей и рожениц, имеет следующие значения: душа -жизненная сила грудного ребенка, от которой он появлялся на свет; ангел-хранитель грудного ребенка; послед ребенка, который обычно носит наименование «пала инези» или «пала иджези»- т. е. мать ребенка.[БХРИЭС, 1999, с. 230.]

Камлание для обретения материнства совершалось в ночь белого полнолуния, т. е. на четырнадцатый день нового месяца. Оно напоминало обряд домашнего жертвоприношения огню, о котором мы уже говорили. Для выполнения обряда «умай тартхан» хозяевам требовалось привезти молодую трехлетнюю березку вместе с корнями. Вносили ее через дымовое отверстие юрты и помещали на мужской половине, в углу между средними и головными мебельными секциями. Под березку*стелили белую кошму, на которой устанавливали маленький столик. На него ставили деревянную красную чашечку. Шаман наливал в деревянную чашечку специально приготовленное молоко, надоенное от белой коровы непорочной девушкой, и, для стерильности, закрывал его белой тряпицей. К дверям юрты привязывали гнедого коня, на котором совершал путешествие шаман.

В качестве жертвы закалывался белый ягненок жертвенным способом, т. е. разрыванием аорты. Правая сторона грудной клетки животного отваривалась в казане с водой, а легкие и сердце готовились на пару. Перед камланием куски горячего жертвенного мяса: два правых верхних ребра, сваренная вместе с шерстью голова, позвонки, правая передняя нога, легкие и сердце, — ставились в корытце на столик под березой. Пищей богине Умай служил горячий пар - «оор пус», поднимавшийся от мясных даров. Для кормления фетишей - тёсей, под березкой ставили бурдюк вина.

К ветвям березки привязывали фетиш «хуруг умай» (букв, сухая Умай). Он состоял из трех полуметровых шнуров с разными символами. Один шнур делался из серебряной мишурной нити «ах алтын», другой -из синей шелковой нити «кёк чибек» и третий - из белой крученой шелковой нити «ах чибек». К свободным концам серебряной нити привязывалась серебряная монета, служащая выкупом. На конце синего шнура прикреплялась бронзовая самодельная пуговица «хола марха», являющаяся сердцем фетиша. На белую нить подвешивалась раковина каури, где сосредотачивается душа ребенка. По представлению хакасов, фетиш «хуруг умай» притягивает к себе внимание богини Умай, которая якобы в образе белой птички прилетает и садится на ветвь березки рядом с ним.

Женщина, над которой совершали обряд, садилась на белую кошму, разостланную на почетном месте во главе очага. Она повязывала голову белым платком, который носили потом в течение трех дней после обряда.

Приступая к камланию, шаман облачался в свой костюм, находясь на белой кошме. По канону он сначала благословлял огонь, упоминая, что богиня огня «От ине» и богиня Умай - две родные сестры. Шаман, кланяясь, обходил три раза огонь, каждый раз бросая туда по кусочку сала, завернутого в красно-белые флажки «чалама». Затем он вызывал своих духов-помощников. Только спросив разрешения у богини огня «От ине» и призвав гвардию духов — тёсей, кам «отправлялся» в поход за душой ребенка. Он якобы уносился вместе с духами-помощниками из юрты в далекие страны, поднимался ввысь до облаков, перелетал через высокие горные хребты и т. д.

В обряде «умай тартхан» участвовали девять невинных юношей и семь непорочных девушек, которые помогали шаману, повторяя его танцевальные движения и песнопение. Глава девяти парней, называемый Толбан Хара, и глава семи дев - Чилбен Сарыг, являлись ответственными за игру и танцы собранного коллектива. Богиня Умай, как считалось, любила смотреть на театрализованное представление молодежи.

Достигнув священной горы «Омай-тас», шаман кланялся хранительнице детских душ и просил ее открыть золотые двери дворца. «На правом своем плече я принес большой турсук вина, - воспевал шаман, - на левом своем плече я принес белого жертвенного барашка. Я привел с собой семь невинных дев, я взял с собой девять чистых парней. Большую игру мы покажем, девяносто различных песен исполним, семьдесят разных мелодий пропоем».

В этот момент старик - хозяин горы «Омай-тас», якобы заглядывался на игру молодежи, и умиротворенный, пропускал шамана во внутрь храма, где встречала его богиня Умай. Держа бубен за спиной, он кланялся и просил помощи (в этот момент брызгали вином и поднимали поднос с жертвенным мясом). Шаман произносил следующие слова: «Мать Умай -Святая мать! Ты защитница пасущегося скота! Ты душа черноголового (т. е. хакасского) народа! Ради того, чтобы не прервалось животворное семя, ради того, чтобы не кончилось потомство, испытывая большую нужду, прося безвинную душу, я пришел к тебе, госпожа мать Умай!».

После долгих уговоров богиня Умай, насытившись жертвенным паром, соизволяла провести шамана во внутрь своих апартаментов. Согласно хакасским представлениям, на стенах многочисленных комнат храма «Омай-тас» висели миниатюрные колыбели с душами детей: жизненная сила девочек в виде коралловых бусинок, а мальчиков - в виде стрел. Шаман, выбрав соответствующую душу и «вколотив» ее в бубен, быстро возвращался обратно в юрту, где проводился обряд. После возвращения из дворца «Омай-тас» кам первым делом поклонялся фетишу «хуруг умай» - заместителю богини Умай, обращаясь к нему с молитвой:

«Притянутый из белой ясности (т. е. неба),

Окруженный белым золотом,

Обвязанный белой шелковинкой,

Кормящийся белым молоком от белой коровы,

Ты превратился в белую Умай!

Обернувшись в белую птичку,

Щебеча: «Пиджир-паджир», -Ты спустился на крону священной березы,

Имеющей золотые листья,

Имеющей серебряный ствол!». [Бутанаев, 2006, с. 148.]

Затем шаман обращался к огню: «Тридцатизубая мать-огонь «От ине»! Вместе с богиней Умай вы были двумя сестрами! Сороказубая дева-мать «Хыс ине»! Вместе с матерью Умай вы имеете один язык! Положив на белую берестяную дощечку, вы перерезали мою чистую пуповину! Под синеющим небом, над раскинувшейся землей нет ничего величественнее вас!».

Во время этих молитв шаман обводил женщину три раза сначала вокруг березки, потом вокруг огня. Женщина каждый раз, обойдя огонь, кланялась ему и бросала по кусочку сала, завернутого в белый и красный флажки «чалама».

После камлания шаман ставил красную чашечку с освященным молоком на голову бездетной женщины и три раза по солнцу обводил вокруг нее фетишем «хуруг умай», говоря: «Хурай, хурай!»- т. е. «Храни и помилуй! Пусть будет дана жизненная сила!». Одновременно, перевернув бубен внутренней стороной над женщиной, он три раза ударял по поверхности инструмента, как бы стряхивая принесенную душу в молоко.

После этого кам опускал в молоко привязанные к фетишу «хуруг умай» раковину каури и бронзовую пуговицу со словами: «Ты имеешь душу в виде белой раковины каури, ты имеешь сердце в виде бронзовой пуговицы». Опущенные предметы якобы притягивали душу и указывали дорогу богине Умай которая, по верованиям хакасов, посылала в молоко кровь и плоть ребенка (в виде белой птички). Потом женщина брала в рот раковину каури от фетиша «хуруг умай» и медленно выпивала молоко из чашки. Причем чашку держал шаман, изредка произнося «хурай, хурай», а женщина крепко зажимала уши обеими руками. Считалось, что таким образом душа ребенка вместе с молоком попадала в чрево женщины, после чего последняя становилась беременной. Шаман после этой процедуры не позволял пациентке сильно выдыхать воздух наружу, «велел дышать внутрь». Некоторое время нельзя сплевывать слюну, чтобы все молоко попало во внутрь.

После того, как женщина выпивала молоко, шаман гадал, три раза бросая чашку на землю. Если она падала вверх дном, то это - плохое предзнаменование, если наоборот - камлание будет успешным.

Заканчивая обряд «умай тартхан», шаман предсказывал физические данные ребенка и будущую судьбу. После совершения обряда в течение трех дней из юрты ничего не выносили. На третий день с березки снимали фетиш «хуруг умай» и до рождения ребенка хранили его завернутым в белую материю в шкатулке, находящейся у изголовья кровати. Обрядовую березку выносили через дымовое отверстие и привязывали стоймя к дереву в укромном месте. Иногда ее специально высаживали где-нибудь в роще. Хакасы верили, что если посаженная березка не засохнет, то в этой семье будут расти дети. [Бутанаев, 2006, с. 148-149.]

На третий день после рождения ребенка, после того, как отпадет пуповина, проводили семейное торжество под названием «Умай той» - чествование Умай. Кроме того, указанное торжество также именовалось «Кин той» - празднование отпавшей пуповины, «Иней чыргалы» - пиршество старух (т. е. угощение повитухи после принятия родов) и «Пала инези той» - пиршество захоронения последа. На празднование захоронения последа собирались пожилые женщины, как правило, многодетные матери.

Главным исполнителем обряда выступала повивальная бабка -«инейджи». Специально готовили сметанную кашу, называемую «умай потхазы»- каша Умай или «иней потхазы» - каша покровительницы детей. На ритуальном торжестве «Умай той» широко применялась масляная пища. Утром собравшиеся соседи распивали чай, гнали горячую молочную водку «иней арагазы»- араку покровительницы детей. Все должны сохранять веселое выражение лиц. Пожилые люди дарили младенцу перламутровые пуговицы, если это была девочка, а мальчику -серебряные монеты.

Березовую жердь «алтын теек», служившую опорой для роженицы, с почестями выносили из юрты. Ее клали на крышу жилища или скотного двора. Прежде чем вынести «алтын теек», к ней привязывали белый платок, говоря: «Прими наш белый подарок!».

Из этой же березы делали миниатюрный лучок, представлявший оберег богини Умай. Для мальчика лучок изготовлялся со стрелой, а для девочки без нее. Данный оберег затем подвешивался к колыбели для охраны малышей от злых сил.

После принятия ребенка повивальная бабка сразу же мыла лицо новорожденного теплым чаем, потом купала его в крепко заваренном чае и смазывала салом или топленым маслом пах, подмышки и глаза. Первым молозивом матери повитуха проводила три черты (хасха) на лбу младенца и читала благословение, отражающее психологию хакаса XIX в.: «Чон алнына ойлаба, чон соона халба, кізіаразынӌа чӧр!»- «Не беги вперед народа, не отставай от толпы, ходи среди людей!» Этот обряд над новорожденным младенцем назывался «пала хасхалирга» - метить лоб младенца.

Ребенок, рожденный в околоплодном пузыре, считался счастливым. «Рубашку» снимали после того, как отрезали пуповину. Затем повитуха ее мыла и высушивала. «Рубашку» хранили в мешочке вместе с серебряной монетой или в белой матерчатой подушечке, которые обычно находились в сундуке или специальной шкатулке, вместе с пуповиной. Когда ребенок вырастал, мать передавала ему «рубашку» со следующими словами: «Пусть твоя рубашка, рожденная вместе с тобой, всегда будет твоей надежной защитой!». И если, будучи взрослым, он отправлялся на охоту или в дальнюю поездку, то на счастье ее зашивали в ворот одежды. При возвращении домой «рубашку» отпарывали и клали в сундук. После смерти ее хоронили вместе с покойником.

Отпавшую пуповину торжественно заворачивали и клали в шкатулку, где хранился ножик, которым ее обрезали. Хакасы подтаежной зоны высушенную пуповину зашивали в трех- или четырехугольную кожаную подушечку, которую украшали раковинами-каури, бусинками, а по бокам кисточками и подвешивали к колыбели. Когда ребенок подрастал и начинал ходить, его пуповину снимали с колыбели и убирали в сундук.

Последу придавали особое значение в связи с тем, что он охраняет плод в утробе матери и от него зависит здоровье и даже судьба ребенка. Интересно отметить, что в хакасском языке нет четкого разграничения между понятиями «послед» и «матка», которые обозначаются одними и теми же словами «пала инези» - т. е. мать ребенка, «пала ымайы» - умай ребенка. После обрезания пуповины плаценту обмывали теплой водой, смазывали маслом и, завернув вверх пуповиной в белую материю или в бересту, хранили под изголовьем кровати до трех дней.

Во время празднования «Умай той» совершали захоронение последа. Обряд его захоронения назывался «сюгдек»- коленопреклонение, или «сёгирерге» - опускать, погрузить (т. е. хоронить).

За очагом жилища с почетной стороны (обычно под кроватью) отец ребенка выкапывал ямку, причем для последа девочки - на женской половине юрты, а для мальчика - на мужской стороне. Очаг рассматривался как огненный заслон, преграждающий путь злым силам. Необходимо было выбрать такое место, где никто не будет ходить и наступать на послед (под кроватью, сундуками, полками или под стеной). Если захоронить послед в месте, где ходят люди, то ребенок вырастет морально подавленным, если в месте, где светит солнце, то ребенок будет потливым. Если захоронить его мелко (ниже высоты голени), то женщина будет часто рожать, если глубоко (выше колена) - то редко, по голень -через год. Обычно выкапывали ямку глубиной в локоть. Если дети умирали или были нездоровыми, то могли захоронить послед на берегу реки под молодыми побегами дерева.

«Кормление» и захоронение последа выполняла повитуха. Она застилала дно ямки белым войлоком или берестой. Затем аккуратно сворачивала послед, клала его в белый войлочный или матерчатый мешочек и опускала в ямку. Вместе с последом хоронились березовая палочка, на которой резалась пуповина, и первый кал ребенка «хара тоох». Послед хоронили вверх пуповиной: если захоронить наоборот, то женщина больше не сможет рожать. Так делали женщины, не желавшие больше детей.

Посередине последа клали серебряную монету. В некоторых местностях Хонгорая при захоронении последа мальчика погребали лучок со стрелой для охраны от злых духов. Иногда клали на счастье астрагал. Идентичный набор сопровождал захоронение последа у тувинцев. Они обязательно клали астрагал, а также маленький лук со стрелой.

Над последом сооружали шалашик из девяти (для мальчиков) или семи (для девочек) воткнутых березовых щепочек, которые намазывали сметанной кашей «потхы». Сооружая шалашик, произносили: «Пусть будет девять сыновей, семь дочерей!». Аналогичное сооружение делали буряты, которые над последом устраивали «жилье» в виде шалаша.

Похоронив с почестями послед, повитуха три раза по солнцу обводила роженицу вокруг места захоронения. Каждый раз, обойдя «могилу» последа, роженица ногой наступала на место захоронения, произнося: «Мать Умай, охраняй своих детей! Мать моего ребенка (т. е. послед), пусть твои дети будут здоровы! Мать моего ребенка, пусть окрепнет моя поясница! Мать моего ребенка, дай мне свои силы!». После торжественных проводов последа собравшиеся старики и старухи приступали к трапезе. По этикету на этом обряде требовалось сохранять веселое выражение лица и улыбаться.

Мать новорожденного обмывала руки («ахтап» - букв, обелить) повивальной бабке, а затем дарила ей мыло и полотенце. На плечи набрасывали отрез материи или платок. В качестве гостинца ей давали шкуру и заднюю часть барашка (уча), заколотого на празднование «Умай той». Если повитуха принимала роды вторично, то давали материал на штаны, а за третьего ребенка дарили платье.

На новолуние, спустя примерно сорок дней после рождения ребенка, устраивали «пизик той» или «пубай той» - праздник укладывания ребенка в колыбель. На празднество собирались близкие родственники и соседи, которые преподносили подарки.

Изготовленную колыбель отец приносил в свою юрту и ставил на почетном месте. Ее сразу закрывали пологом, так как не разрешали без ребенка держать открытой. Кроме того, запрещалось качать пустую колыбель. Обычно считалось, что в пустой колыбели качаются злые духи. В связи с этим существовало поверье, что младенец, которому принадлежит колыбель, может заболеть или станет капризным и шумливым.

Колыбель окуривали богородской травой и обмахивали от злых сил мужскими штанами. Затем ее обмазывали костным мозгом, маслом и сметанной кашей, чтобы богиня Умай была сыта в этой колыбели. Подводили собаку и давали ей слизать сметанную кашу, намазанную на желобок для стока мочи (чайолдырых). Собака должна была выполнять охранную функцию по отношению к ребенку.

Прежде чем укладывать в колыбель малыша, совершали следующий обряд. Если новорожденный был мальчиком, то в пеленки заворачивали нож в ножнах, огниво с опояской и березовое полено для скобления крошек в табак, а если девочка — ножницы, наперсток с иглой и огниво с опояской. Повитуха или бабушка укладывала завернутые вещи в колыбель, которую три раза качала и баюкала: «Пууй-баай, не будь плаксой!». На третий раз она раскачивала ее так, что все вываливалось на землю. В этот момент повитуха восклицала: «Дело правое или неправое, удача или неудача?». Все присутствующие кричали: «Правое, правое! Удача, удача!». Так делали до трех раз.

Аналогичные обряды существовали и у других тюркских народов. Например, у кыргызов Тянь-Шаня во время праздника «бешик той» (праздник колыбели) повивальная бабка брала топорик и два альчика (с правой и левой ноги овцы), укладывала все это в колыбель и, качая ее, спрашивала: «Левое или правое?». Кто-нибудь из женщин отвечал: «Правое», - т. е. удача. Саянские тюрки магический возглас «правое - неправое» произносят в ответственные моменты загадывания семейной жизни. Так делали при переплетении волос на «сас тойы», во время похорон и т. д.

Затем в колыбель укладывали щенка и раскачивали так, чтобы на третий наклон он выпал. Собака, по представлениям тюрков Хонгорая, должна отпугивать нечисть. После этой процедуры колыбель считалась обжитой.

В обжитую собакой колыбель торжественно укладывали ребенка и благословляли: «Пусть будет крепким изголовье колыбели, пусть будет много сестер! Пусть будет крепким колыбельный ремень, пусть будет много братьев!».

При укладывании в нее младенца его окуривали богородской травой или можжевельником, приговаривая заклинание «ызырых-ызырых». Обряд окуривания «ызырых» применялся в профилактических целях от испуга или от сглаза. Для этого на совочек клали девять горящих угольков, девять зернышек ячменя, девять щепоток соли (для девочек указанные атрибуты клались в семикратном размере) и богородскую траву. Обряд «ызырых» над младенцем совершали на каждый девятый день новолуния. Возникновение данного обряда уходит в древнетюркские времена. По данным словаря М. Кашгарского (XI в.), выражение «ысрык-ысрык» употребляли при лечении детей, чтобы уберечь их от болезни или сглаза. Буквально это слово означает: «Пусть будет укушен злой дух», - и происходит от глагола «ызыр» - кусать.

В качестве оберега на дно люльки клали нож для мальчика и ножницы для девочки. В противном случае злые силы могли украсть душу - «хут», ребенка, а горные хозяева заменить его на свое чадо.

В качестве амулетов на дугу — «санмырах», колыбели привязывали коготь медведя, высушенную шкуру крота или лучок со стрелой, украшенный белыми и синими шелковыми нитями. Когда ребенок спал, то на колыбель набрасывали пояс с серебряным огнивом, которое привязывали за шнур к дуге. В течение всего новолуния колыбель окуривали богородской травой и произносили по три раза заклинание «хурай».

Если укладывали ребенка спать при старом месяце, то обращались к богине Умай: «Моя святая мать с кудрявой головой! Не давай (злым силам) протягивать холодные руки, не давай наступать холодными ногами. Прогоняй сквозь землю, прогоняй с громом по небу!».

У тюрков Хонгорая даже прощание с умершим человеком сопровождалось многими игровыми элементами. По хакасскому обычаю, на поминки обязательно приглашался сказитель - хайджи, который под аккомпанемент чатхана исполнял героические сказания всю ночь. Поминальная душа - «сюне», любит слушать горловое пение. Она якобы садится на другой конец чатхана и начинает подыгрывать и притягивать к себе голос хайджи. В такой момент сказитель теряет хай, т. е. горловое пение. Чтобы этого не произошло, хайджи у себя под горлом и на чатхане чертил угольком крестик. За исполнение героических произведений во время поминок на сороковой день сказителю дарили в подарок что-либо из одежды умершего.

Первые поминки совершают на седьмой день. Вечером шестого дня в юрте семьи умершего собирались родственники и соседи со своими продуктами и вином. Принесенную провизию складывали на столе для покойного. Перед закатом солнца кормили умершего, сжигая в огне очага три чашки с едой. Туда же лили вино. Утром седьмого дня все отправлялись на кладбище. Перед выходом обязательно открывали непочатую посуду с вином и три раза брызгали в очаг. На кладбище в изголовье могилы разжигали поминальный костер. Дрова для него специально привозили из дома. На костре жгли пищу, говоря: «Ты стал кормиться только таким способом. Не давай хватать пищу злым силам. Мы о тебе думаем, но ты о нас не думай. Прими нашу пищу!». На край костра лили вино, попеременно наклоняя стакан сначала вправо (если держали правой рукой), обращаясь к покойному: «Ты теперь только таким образом пьешь!», - затем влево и опять вправо. Остатками вина и пищи наделяли присутствующих.

Вернувшись к обеду с кладбища, родственники садились за стол и совершали тризну. До семи дней членам семьи покойного нельзя есть сердце, печень и почки, иначе умерший будет чувствовать мучительные боли в этих органах. После тризны седьмого дня близкие родственники брали со стола нетронутые сердце, печень и почки, трижды обводили ими вокруг своей груди и со словами: «Пусть умерший не думает о нас, пусть его печень не кончается!» - бросали их за дверь. После совершенного обряда им разрешалось есть указанные внутренности.

До семи дней членам семьи умершего человека нельзя брать в руки острые предметы, тем более резать мясо. В таком случае считалось, что они режут сердце и печень покойного. На седьмой день каждый член этой семьи брал в руки белую шерсть и три раза разрезал ее ножницами, говоря: «Я не режу твою печень и сердце, я стригу белую шерсть». После этой процедуры разрешалось пользоваться острыми предметами.

До семи дней из юрты семьи умершего ничего не выносили, домашние не расчесывались и не заплетались, не умывались и не меняли одежду. Близким родственникам до истечения годовых поминок нельзя было есть голову скота, иначе у покойного она будет болеть.

Самым знаменательным днем поминок считается сороковой (хырыгы), когда душа покойного представала якобы перед судом загробного мира. Родственники собирались накануне, к вечеру тридцать девятого дня. В юрте сжигали три чашки пищи. Всю ночь не спали, а наутро отправлялись на кладбище, где разводили поминальный костер и опять кормили покойного. На костре сжигали мешочек с вечной провизией, который называется «улуг хапчых» - «большой кошелек» или «чидимниг хапчых» - «кошелек с подаяниями».

На сороковой день, якобы, душа «сюне» осознает свою смерть. Она становилась за очагом юрты и наступала на золу. Следа не оставалось. Она садилась на вершину травинки, но та под ней не гнулась. Она вдруг замечала, что у нее нет тени, а у живого человека бывает тень. Тогда душа с горечью рыдала: «Я стала как перегоревший пепел, как душа без тени! Моя смерть - истина!».

В долине Абакана на сороковой день поминок братья и дядья (обязательно дядя по матери) привозили на кладбище головы овец вместе с тремя ногами. Тушу овцы и правую переднюю ногу нужно было оставить дома. Для умершей женщины привозили голову овцы, для мужчины - барана. Ноги и голову варили вместе с шерстью в казане. Затем нижнюю челюсть и язык вынимали и оставляли дома. На кладбище, после сжигания трех чашек пищи на костре, старики, опалив шкуру, обгладывали голову и съедали мозги. Потом опять немного обжигали на огне череп, чтобы его не обгладывали собаки, втыкали в изголовье могилы деревянную рогульку и вешали на нее голову овцы со словами: «Мы даем тебе скот!». Чем больше было повешено голов, тем большую честь оказывали родственники покойному. Поминальная душа «сюне» «соседям» по кладбищу хвалилась: «Сорок родственников пришли, сорок овец пригнали!». Согласно обычаю, баранья голова считается за большую честь только на поминках. Во всех других случаях она нигде не предлагается в качестве угощения, особенно для гостей, и этим хакасы отличаются от кыргызов Тянь-Шаня. Несомненно, что в отдаленные времена баранья голова относилась к почетным яствам.

После возвращения с кладбища на сороковой день родственники приглашают «тула» (т. е. вдову или вдовца, соблюдающих траур) по очереди к себе домой. Обязательно дарят новую одежду, платок, материал на платье и т. д. Этот обычай называется «поднять плечи». Кто был беден и не имел средств, тот мог закончить поминки на сороковой день.

После смерти хозяина ездовой конь получал специальное название «хойлага». Слово монгольского происхождения, в языке которых «хойлго» - значит жертвоприношение при захоронении умершего или лошадь, предназначенная для отвоза умершего. [БАМРС, 2002, с. 95; БРС, 1998, с. 577.]

Ездовой конь умершего, так же как и вдова, должен был выдержать траурное стояние «тулланганы». Как только начинали одевать умершего, одновременно седлали и привязывали к дверям юрты его верховую лошадь «хойлага». Седло и чепраки укрепляли задом наперед. Гриву и хвост заплетал пожилой мужчина по часовой стрелке, т. е. так же, как косу вдовы. В них вплетали красные ленты, а концы на четверть оставляли распущенными. К задним торокам седла прикрепляли шубу или халат покойного, которые исполняли роль заместителя хозяина. Привязанный к коновязи у юрты «хойлага» выдерживал траурное стояние «тулланганы» до семи дней.

Во время похорон и на поминках устраивали скачки под названием «хойлага чарыс». Каждый из присутствующих мужчин мог сесть верхом на коня умершего хозяина и прогнать его до «седьмого пота». По обычаю первым должен был это сделать дядя по матери (тайы). Женщинам участвовать в скачках «хойлага чарыс» запрещалось.

Во время похорон этого коня подводили к могиле. Тот, кто пригнал «хойлага», три раза бросал его поводья на левую руку покойного и говорил: «Возьми свою лошадь». Потом конец поводьев отрубали и оставляли в гробу. В ноги покойного, обычно уже в погребальную яму, клали снятое с «хойлага» седло.

После похорон «хойлага» обводили три раза вокруг могилы. Затем опять кто-нибудь садился на него и во весь опор мчался по степи. В дни поминок «хойлага» привязывали к дверям юрты вышеописанным способом. Причем, после каждых поминок хвост и гриву расплетали.

На сороковой день поминок опять устраивали скачки «хойлага чарыс». После чего коня «хойлага» выводили на кладбище, три раза обводили против часовой стрелки вокруг могилы. Затем, спутав четыре ноги, притягивали голову за уздечку между передними ногами и забивали ударом ножа в затылок, говоря: «Возьми своего хойлага!». Кровь сливали на землю, а тушу разделывали по суставам. Кости ломать запрещалось. На том свете верховой конь «хойлага» опять станет служить своему умершему хозяину. Шкуру хойлага снимали вместе с головой, конечностями, копытами и хвостом. Нижнюю челюсть убирали, иначе на том свете хозяин не сможет управлять конем. Хвост и грива оставались заплетенными вместе с лентами «чалама». В ногах могилы устанавливали «чахы» - специальное деревянное сооружение для вешания шкуры хойлага, сделанное из тополя. Шкуру набрасывали на «чахы» таким образом, чтобы голова смотрела в сторону заходящего солнца. Создавалось впечатление вида бегущей в небеса лошади. Накинутая шкура носила специальное название «сунет». Сюда же, на «чахы», вешали уздечку. Мясо варили и ели на кладбище, а оставшееся раздавали в гостинец собравшимся родственникам. В заключение поминок кости с остатками недоеденного мяса сжигали на костре. Человеку, заколовшему «хойлага», дарили одежду умершего.

В начале XX в. уходит в прошлое обычай убивания коня на могиле. «Хойлага» стали дарить кому-нибудь из родственников, обычно дяде по матери (тайы). Оставлять его в доме хозяина запрещалось.

 Источник: текст Бутаев В.Я. - Будни и Праздники тюрков Хонгорая