Н.Н. Таскаракова - «ТЕНИ ПРЕДКОВ» В СОВРЕМЕННОЙ ХАКАССКОЙ ЛИРИКЕ / МИР НАУКИ, КУЛЬТУРЫ, ОБРАЗОВАНИЯ. № 4 (29) 2011. 2011. С.127-129

В последнее время одной из актуальных проблем национальных литератур является тема далекого прошлого, истории народа и хакасская литература в этом плане не является исключением. 

«Поистине достойна изумления эволюция народа, прошедшего путь от лирического представления о действительности до обобщения глубинных процессов жизни, их философского и художественного осмысления.

Хакасы-потомки некогда высокоразвитых тюркских племен, оставивших миру древнюю енисейскую письменность, которая в силу ряда исторических причин была утрачена…» [1, с. 25]. Существуют разные точки зрения по поводу ранней письменности хакасов. Например, тюрколог И. В. Стеблева, определяя жанровое своеобразие орхоно-енисейских памятников, орхонские надписи относит к историко-героическим поэмам, а енисейские памятники – к эпитафийной лирике. Она пишет, что «орхонские сочинения были написаны под влиянием традиции дружинного эпоса, складывавшегося в окружении предводителя войска. В жанровом отношении их можно рассматривать как историко-героические поэмы» [2, с. 8]. Исследователь И. Пухов назвал записи предков – «древнейшими образцами художественного творчества тюркских народов» [3, с. 28].

Цель нашего исследования: рассмотрение образной системы, которая черпается национальными поэтами из древнего памятника. 

К числу ученых – литературоведов, посвятивших свои труды истории тюркских народов Сибири, можно отнести С. Суразакова, С. Каташа, З. Казагачеву, Н. Киндикову (Горный Алтай); В. Майногашеву, В. Карамашеву, П. Троякова
(Хакасия); Н. Тобурокова (Якутия-Саха); Г. Косточакова (Горная Шория) и многих других. 

Опираясь на труды вышеназванных ученых, мы пытаемся увидеть «тени предков» в творчестве хакасских поэтов. 

«Общеизвестно определение литературы как мышления в образах» (В.Г. Белинский). Применительно к лирике – особому ряду литературы- оно означает воплощение идеи в живых поэтических образах [4, с. 30]. Одним из «живых образов» для отражения истории Хакасии для национальных поэтов является столь же «живой» образ кургана. Правда он как «остановившиеся часы», рассказывает людям о былом. Многие ученые-историки пытаются определить то время, которое отмечено на древних памятниках. Бытует мнение, что «большинство земляных курганов, расположенных в Хакасии, в южной части Красноярского края и на соседних территориях, относится к тагарской культуре, названной на Енисее около г. Минусинска, где был раскопан крупный могильник…» [5, с. 228].

Каждый поэт по-своему использует древний образ. Например, Михаил Кильчичаков в стихотворении «Курганы рассказывают» умело использует мотив противопоставления прошлого настоящему. Стиль произведения близок к фольклорному, видимо, поэтому выбрана форма близкая тахпаху – песни – импровизации. Здесь можно проследить подбор слов, обладающих аллитерацией и ассонансом в начале трех и более стихотворных строк. Приведем пример: Алтын поралап ас ickebic, /Apгыс поларгa сос пиргебic,/ Алтангaн аттар хости колгебiс-/Орыс, хакас-iкi харындас. (Пили вместе мы/ Друзьями быть слово давали/Коней вместе запрягали/Русский и хакас – два брата/ [6. с. 37]. 

Заметно преобладание глагольной рифмы (салган – пас- тырган, парган – полган, сурдiрген – icкен и т.д.).

На многострадальной хакасской земле можно было увидеть все: и омытые горькой слезой хакасские степи, и гору
трупов богатырей, подобной белой скале – тасхылу… Обо всем этом свидетельствуют молчаливые курганы, стоящие в любой снег и дождь под открытым небом. 

Однако тяжелая жизнь минула, на смену пришла другая пора. Теперь на хакасских полях созревает пшеница, колышась на теплом ветру. 

Подобное сравнение прошлого с настоящим господствовало в хакасской литературе долгое время. Об этом пишет П.А. Трояков: «Прием художественного контраста, вошедший в творчество первых хакасских поэтов в конце 20-х и начале 30-х годов, в качестве доминирующего сохранится в молодой литературе до середины 50-х годов» [7, с. 16]. 

Несколько иначе подходит к образу кургана Валерий Майнашев. Тонкий лирик способен слышать монотонный голос молчаливых курганов, разбросанных по всей Хакасии. Видимо, поэтому Майнашев передает голос прошлого будущему. Он использует курган как Время, повествующего о былом, о радостях и печалях предков: Красная река- /Река заката, Каждый вздох твой/. И даже улыбку твою /Унесет по далеким степям/ /В иные века,/ К иным берегам (Перевод А. Федоровой) [8, с. 84]. Мир, полный тревоги, радости и забот воссоздан автором в романтическом ключе: там, где течет река времени, где дуют его освежающие ветры, где все наполнено ароматом полевых цветов – все спешит и торопится в будущее. В художественном почерке поэта все устремляется в будущее: и загадочная степь, и непролазная тайга, и курганы-алыпы (курганы-богатыри), и седые тасхылы (скалы). В нем, с каменным бадожком в ночи бредет курган, «красная река заката беззвучно течет по далеким степям в иные века, к иным берегам», а сама вечность и небо над степями дышат», «город качается, как парус», ветер в Абаканских степях «шаманит вовсю, рвет, словно струны чатханов, электрические провода». Яркая метафоричность, свежесть и неожиданность сравнений увлекают читателя, создают в его сердце приподняторомантическое настроение.

Последние десятилетия 20 века выражались особо бережным отношением к древним памятникам. Это выражалось в
создании музеев в Хакасии под открытым небом с целью сохранения и изучения истории народа. Однако в середине прошлого столетия та же самая цель достигалось перемещением наиболее ценных курганов в музеи г. Абакана. Вот как об этом пишет Михаил Чебодаев: В музее стоят каменные идолы, высеченные древними людьми: вот они, стоя здесь, /Как гости, грустно, чувствуя себя неуютно. Каждый из них – /Древнее письмо/ Без языка-/Древняя история [9, с. 52]. 

М. Чебодаев, прибегая к приему многообразных ассоциаций, по сравнению с предыдущими поэтами по-новому рас-
крывает связь времен, которая показана через героев произведения. Это две старушки: живая и каменная. Живая старушка, как и все люди, придя сюда, не только восторгается теми памятниками, но и ведет с ними разговор. Ведь для них, пожилых людей, это живое олицетворение священных легендарных событий. Старушка подходит к одному из курганов и начинает кормить, что-то шептать. Именно она и есть «Хуртуях тас», считающаяся матерью хакасского этноса, хранительницей рода. Каменную старушку и живую старушку поэт ставит в один поэтический ряд: «Каждая из вас, старушка,/ Старые годами,/ Вы обе,/ Как живые стоите,/ Или как гости былые/. Меж собой говорите о прошлых делах…Ни ветер свирепый и лютый,/ Ни стрелы смертельные/ Не могли сразить ту и другую./ Все горе народа и страдания/ Я вижу на сморщенном каменном лице/ И на живом лице старушки,/ Все в сердце своем они поглотили. В их образах я вижу /прошлое женщины-хакаски, / Терпеливой, неприхотливой,/ С тяжкой печалью и горем» (Построчный перевод П. Троякова) [10, с. 232]. Подобный прием кормления каменного идола встречается в советской поэзии у киргизской поэтессы М. Абылкасымовой в поэме «Памятник не молчит». Повествование в поэме ведется посредством монологов и диалогов лирического героя и памятника воину-солдату и его матери. Поднимая одну и ту же проблему, вышеназванные авторы по-своему пытаются решать ее. Так, если в поэме «Памятник не молчит» М. Абылкасымовой показан памятник, свидетельствующий об одной войне, то в стихотворении «Хуртуях тас» М. Чебодаева памятник- свидетель несчетных войн, происходивших на хакасской земле в далекие времена. 

К приему кормления каменного идола обращается позже так же и хакасская поэтесса В.Татарова, переводящая свои произведения на русский язык сама, в стихотворении «Святыни в плену» (1972): 

… тихо присев у подножья обаа,
К лику богини степной обратясь, строга,
Старушка в дорожном запыленном платье.
Кормит ее. С уст сорвавшееся проклятье.
Не достигнет уже ничьих ушей.
Крошки хлеба того доклюет воробей.
Смоет дождь с губ богини струю молока.
Завтра ткнет ее грубо чужая рука [11, с. 44].

Поэтесса выражает возмущение по поводу «заарканивших в просторной степи, как коней, святынь. Жалость и понимание одолевает поэтессу. Эти чувства определены оборотами: «тоскливо на мир городской глядят; в раскосых глазах столько горькой тоски; они бы давно ускакали в степи» – но главный крик души автора заключено в словах: «горько стонут ночами, кричат (курганы)/Что они, святыни, в плену/. 

В 1986 году В. Татарова на пике своей творческой деятельности в «обществе традиционной религии хакасского народа – Центре хакасского шаманизма» вновь вернулась к данной теме и создала стихотворение «Молитва Иней Тас». «В звоне новой зари» обращается лирическая героиня, – отмечает А. Кошелева – с молитвой к «Иней Тас – Каменная женщина» «помочь ей сопрячь времена, чтобы своим современникам правдиво рассказать об их «древней земле», чтобы песня ее стала «песней степи, /как стада, тонкорунна» [12, с. 236].

Автора беспокоит древняя история народа, она как будто через нее хочет увидеть «добрую дорогу» в будущее, в век космоса, когда вместе с НТР существует много безразличия. 

Как постичь мне

В печали твоей, Иней Тас, 

Свой народ в скорбный час,-

Непомерной утраты,

Слыша вновь сквозь века.

Обезумевшей крик матери,

Гул земли

Под копытами яростной рати [13, с. 34].

В августе 2004 года «люди услышали, люди поняли» стон одной из каменных старушек и вернули ее на свое место. И теперь «Хуртуях тас» омывается дождем, протирается ветром, одновременно, и в образованном музее под открытым небом,  продолжает свой диалог с современными людьми. Этот музей находится в более 120 км от столицы Хакасии г. Абакана. Как видим, современные поэты по-разному трактуют древний образ. Однако у всех суть одна – курган был и остается свидетелем былого времени и надо его беречь. Хакасские поэты, обратившись к святыням, поднимают одну из актуальных проблем не только Хакасии, но и всего мира.