В Сибири нашли уникальное изображение дракона на оберегах. Обычно образ дракона ассоциируется исключительно с Китаем, однако, как выяснилось, в I тыс. до н.э. на территории Южной Сибири сформировался оригинальный взгляд на это мифическое существо, не связанный с китайской традицией. Ведущий научный сотрудник Института археологии и этнографии СО РАН доктор исторических наук Андрей Павлович Бородовский исследовал изображения дракона на поясных пряжках Июсского клада и установил оригинальное происхождение этого образа на территории Южной Сибири периода раннего железа. Слева — поясная пряжка с изображением дракона Южной Сибири из Июсского клада, справа — китайский дракон «В Китае рассматриваемого периода — ханьской эпохи — ещё не существует устоявшегося образа дракона, который позже станет одним из главных символов китайском идентичности, — отметил ученый. — Вместе с тем в Сибири мы имеем сформировавшуюся композицию изображений этого дракона в характерной змееобразной позе». Изображения размещаются на металлических поясных пряжках, которые являются характерной чертой кладов Южной Сибири рубежа эр: Косогольского, Знаменского. Однако именно в Июсском кладе, найденном в 1970х годах на севере Хакасии, таких пряжек наибольшее количество. Дракон на предметах южно-сибирских кладов показан в движении, словно закручиваясь по спирали — в отличие от традиционного вида китайского дракона, который движется зигзагообразно. Фигура дракона на поясных пряжках исполняла роль оберега и должна была защитить своего владельца от опасностей. При этом пряжки, найденные в разных кладах, не идентичны — они отличаются по размеру и деталям изображения. Вероятно, такие предметы производили серийно, отливая с разных форм, созданных по одному канону. «Хотя территория Южной Сибири в конце I тыс. до н.э. подверглась очень сильному китайскому влиянию, бляхи с изображением июсского дракона, скорее всего, имеют местное оригинальное исполнение — то есть это не какая-то копия. Это самостоятельное развитие образа, — подчеркнул Андрей Бородовский. — Фигура дракона — некий знак, позволяющий нам говорить, что Сибирь как культурная территория всегда обладала набором своеобразных, специфических черт». По мнению археолога Виталия Ларичева, значение дракона также можно объяснить через древние представления в сфере календарной и астрономической символики. Так, в китайском словаре «Шоу Вэна» (200 г. н.э.) читаем: «Дракон в день весеннего равноденствия взлетает в небо; в день осеннего равноденствия ныряет в бездну, покрывается грязью». Так как Июсский клад расположен рядом с местами возможных палеоастрономических наблюдений, а пряжки с драконом помещены в землю, такая трактовка тоже возможна. Как считает Андрей Бородовский, на территории Южной Сибири сложился определённый канон изображения дракона, который просуществовал с конца I тыс. до н.э. до II в. н.э. Затем он исчез и больше никогда не воспроизводился, позднее создавались лишь кальки с китайской традиции Источник: https://earth-chronicles.ru/news/2017-04-18-103538

АБИНСКАЯ ОБЩНОСТЬ

Источник: Кимеев, В.М., Копытов, А.И. - Горная Шория: история и современность. Историко-этногрфические очерки: монография / В.М. Кимеев, А.И. Копытов. - Кемерово: Примула, 2018. - 600 с.; цв. вкл. 24 с.

АБИНСКАЯ ОБЩНОСТЬ подразделялась на четыре этнолокальные группы.

1. Нижнекондомская группа, наиболее сметанная в этническом и этноязыковом отношении, состояла из потомков сёоков аба, себи, тарткын, кереш, которые к началу XX в. под сильным влиянием русских уже утратили многие элементы традиционной культуры. Отдельные семьи в улусах Томазак (Мыски) и Тагды-аал (Осинники), занимаясь торговлей и скупкой мехов, мёда, ореха, наживали большие состояния и имели крестовые двухэтажные дома [Адрианов, 1888а, с. 174]. Жители улуса Абинцы (потомки абинцев ХѴІІ-ХѴІІІ вв.) вместе с русскими из соседних деревень занимались извозом - доставкой по Томи, Мрассу и Кондоме на лодках-долблёнках муки и других грузов на прииски и в отдалённые улусы. Основным занятием большинства шорцев нижнекондомских улусов под влиянием русских крестьян стало пашенное земледелие, стойловое скотоводство и пчеловодство. Только некоторые бедные мелкие семьи продолжали существовать за счёт охоты, рыболовства и собирательства [Швецов, 1903, с. 631]. Почти все местные мужчины носили одежду русского типа: фабричные шаровары, сатиновую рубаху, суконное пальто, картуз или фетровую шляпу, кожаные сапоги, зимой - овчинную шубу и шапку. Женщины шили платья из покупной материн и халаты из чёрного сукна. Кое-где ещё сохранялись старинные телеутские жен-ские платья со стоячим, обшитым гарусными нитками воротником «чага». Этническое окру-жение русских крестьян и особенно Кузедеевский стан Алтайской православной духовной миссии привели к быстрой этнокультурной ас-симиляции большинства населения низовьев Кондомы.

2. Мундыбашская группа состояла преимущественно из представителей сёоков калар и чедибер, которые имели особый говор [Чиспияков, 2004, с. 39]. Основой их хозяйства были охота, земледелие и отчасти пчеловодство. Скотоводство и рыболовство у жителей небольших аилов долины Мундыбаша были развиты очень слабо [Адрианов, 1883, с. 936]. Проживали каларцы в бревенчатых юртах, мужчины оде-вались в домотканые халаты, штаны, а женщины носили платья, из обуви те и другие использовали кожаные сапоги.

В настоящее время потомки этой группы -тёли проживают в населённых пунктах Каларского сельского и Мундыбашского городского поселений.

О происхождении сёока чедибер существует несколько противоречивых гипотез. Так, краевед-геолог Г. П. Старков, переводя этноним че-дибер/четтибер/йеттибер с древнетюркского, как «семь волков», сравнивает его с самодий-ским йоты/юты/чоду + финальный формант пер и предполагает, что это название «легендарного народа рудокопов и металлургов - чуди» [Старков, 2013, с. 130].

3. Антропская группа состояла из сёоков челей и чедибер, включая отдельные кумандинские семьи. Все они вследствие длительного совместного проживания имели особый ан-тропский говор. У чедиберов главным источником жизнеобеспечения в конце XIX в. была охота, у челейцев - пчеловодство [Вербицкий, 1870, с. 75]. Земледелие не обеспечивало потребностей, и мука дополнительно закупалась на Спасском прииске у кумандинцев и русских торговцев. Местные жилища были разнообразны - от русских изб до срубных юрт с засыпанной сверху землёй жердчатой крышей [Записки миссионера..., 2008, с. 82]. Близкое соседство с кумандинцами привело к заимствованию у последних некоторых элементов одежды: вязаных носков, кушаков с вышитыми на них геометрическими узорами [Анохин. АМАЭ РАН. Ф. 11. On. 1. Д. 84]. Влияние Кондомского отделения Алтайской православной духовной миссии привело к постепенному изменению мировоззрения и обрядов у населения.

Юрты паштыка Кондомо-Елейской волости в XIX в. находились, как уже отмечалось, в низовьях левого притока Кондомы - реки Антроп. В настоящее время к шорским потомкам кондомских челейцев причисляют себя Ачулаковы, Каташевы, Кунгушевы, Кучуковы, Полчановы, Чепсораковы, Шурлачаковы, которые проживают в основном в г. Таштагол, п.г.т. Шерегеш и Спасск, а также в населённых пунктах Кызыл-Шорского и Коуринского сель-ских поселений 

4. Верхотомско-нижнемрасская группа имела особый говор, ставший основой современного шорского литературного языка. Состояла она из потомков сёоков аба, челей, тарткын, которые имели своеобразный антропологический тип, «резко отличающийся от монголоидною» [Чиспияков, 2004, с. 147-148]. Население нижнемрасских улусов Красный яр, Мыски было социально неоднородным. Значительная часть семей занималась скупкой ореха и пушнины у верховских шорцев с перепродажей товара по завышенным ценам на рынках Сибири, отчего и получила кличку «садыгчелары», т. е. «торгаши». Высокоразвиты были скотоводство и рыболовство, имев-шие к началу XX в. товарный характер [Швецов, 1903; Сувэйздис, 1900, с. 190]. Основным жилищем были русские избы, у богатых -крестовые дома. Бревенчатые юрты использовались только летом у бедняков.

Потомками нижнемрасских и верхнетом-ских челейцев являются шорские семьи Акуляковых, Акушаковых, Апанаевых, Бекреневых, Мижаковых, Мойнаковых, Мойтаковых, Чульджановых, проживающие в посёлках Чувашка, Подобасс, Безруково Мысковского городского поселения, а также в городах Мыски и Между-реченск [Косточаков, 2005].

После административной реформы 1912 г. все управы кузнецких татар были преобразованы в обычные административные волости уже с «оседлым инородцами», что привело не к консолидации, а скорее к миграциям в пределах новых административных образований, разрушению внутриродовых связей, потере локальной этничности и ассимиляции среди увеличивающегося русского населения в процессе переселенческой политики российского государства. Институт паштыков был упразднён, а с ним старая форма сбора налогов, традиционное самоуправление и организация системы судопроизводства. Кузнецкие инородцы были прикреплены по месту проживания, что улучшило систему учёта и сбор налогов. В то же время возникла межэтническая напряжённость, особенно в населённых пунктах с преобладанием русского населения [Садовой, 2003, с. 140].

В советский период в границах Горно-Шорского национального района завершился процесс этногенеза шорцев, хотя многие десятилетия продолжался процесс локализации прежних этнотерриториальных групп в границах образованных сельских советов. При этом в состав шорцев вошли местные группы кумандинцев, челканцев, сагайцев и телеутов. В послевоенный период активного промышленно-го освоения территории реорганизованного в 1939 г. национального района и ликвидации колхозов начался необратимый процесс ми-грации шорских семей из разных сёоков в города и крупные посёлки, что привело к началу XXI в. к значительной урбанизации (до 90%) населения. Молодое поколение современных городских шорцев не знает родного языка, не сохранило предметов традиционно-бытовой культуры и имеет смутное представление о своём этногенезе и этнической истории. А это значит - этнос находится на стадии необратимой полной ассимиляции, несмотря на усилия властей и представителей шорской национально-политической элиты внести элементы этнокультурного неотрадиционализма.

Низовские шорцы. 1927 г. Фото Н. П. Дыренковой. МАЭ, б/н.

Составление поимённых списков домохозяев работником экспедиции на сельском сходе. 1913 г. Фото Г. И. Иванова. АГКМ. Инв. № 15947-70.

Бай-торговец (садыгче) Фёдор Молтояков (в центре) с помошниками-танышами. Улус Чульджан. Начало XX в. НКМ. КП 7003-6. № 1466.

БИРЮСИНСКАЯ ОБЩНОСТЬ (Бирюсинцы)

Источник: Кимеев, В.М., Копытов, А.И. - Горная Шория: история и современность. Историко-этногрфические очерки: монография / В.М. Кимеев, А.И. Копытов. - Кемерово: Примула, 2018. - 600 с.; цв. вкл. 24 с.

БИРЮСИНСКАЯ ОБЩНОСТЬ подразделялась на 4 мрасские этнолокальные группы выше Хомутовских порогов и 1 верхнекондомскую группу южнее современного Большого шорского хребта.

1. Среднемрасская группа наиболее компактно сосредоточилась в живописной долине реки Мрассу и по её крупным притокам - Ортону, Суете, Анзасу, Казасу. Состояла она из двух сёоков - карга и челей и, видимо, отдельных семей сёока сайин. Потомки первых сёоков до сих пор сохраняют особый среднемрасский говор и наибольшую однородность антропологических признаков. Среди множества мелких аилов и улусов заметно выделялся улус Усть-Анзас - древний этнокультурный центр мрасских шорцев-бирюсинцев. Под влиянием Мрасского отделения Алтайской православной духовной миссии и семей русских приискателей «бергалов» к началу XX в. здесь стали строить избы-пятистенки и амбары, пользоваться железной и глиняной утварью, носить одежду  фабричного производства [Записки миссионера..., 2008, с. 88]. В праздничной одежде мужчин появился сюртук, шёлковый кушак, бархатный картуз, высокие сапоги с красными отворотами и кисточками. Большинство местного населения к началу XX в. приняло христианство, что коренным образом изменило их мировоззрение. В миссионерской школе улуса Усть-Анзас начиная с 1883 г. ежедневно обучались от 15 до 20 человек.

Название карга служило эпонимом большей части тюркоязычного населения, обитавшего в среднем течении Мрассу, от порогов до устья реки Кызас. В конце XIX в. сёок карга подразделялся на два кровнородственных - танг-карга (горные карга) и сунг-карга (водяные карга), каждый из которых составляя отдельную волость: первый - Ближне-Каргинскую (т. е. ближнюю от г. Кузнецка), называемую ещё неофициально Паянской, второй - Дальне-Каргинскую, иногда называемую просто Каргинской. Юрты паштыка Дальне-Каргинской волости находились в улусе Усть-Анзас (старое название «Ангыс-Пелтре» или Карга). Месторасположение ставки паштыка Ближне-Каргинской волости в документах не отмечено, но основная часть населения волости располагалась в ХѴІІ-ХѴІІІ вв. по реке Ортон - правому притоку реки Мрассу, а в XIX в. - в улусе Сосновая Гора (Тозас) и в улусе Казас на правом берегу низовьев Мрассу [Вербицкий, 1871, с. 244]. Часть семей сёока танг-карга, по данным С. К. Патканова, отселилась ещё в ХѴІІІ-ХІХ вв. в улус Усть-Танчульский верховьев Абакана. В списке населённых мест Томской губернии на 1911 г. Ближне-Каргинская волость уже не числилась [Патканов, 19116, с. 278].

Ясачные Дальне-Каргинской волости жили в улусах смешанно с тёлями сёока челей Мрасско-Елейской волости, а Ближне-Каргинской с тёлями сёоков челей, чедибер и аба Мрасско-Елейской, Мрасско-Бежбояковой и Едеевой волостей низовьев Мрассу. Значительная часть сёоков танг-карга и сунг-карга в XIX в. обитала по рекам Таштып и Есь - притокам верховьев Абакана, где они составляли Дальне- и Ближне-Каргинские административные роды Степной думы соединённых разнородных племен Минусинского уезда [Потапов, 1957, с. 261].

В настоящее время потомки этих переселенцев помнят о своей прежней родине на Мрассу, но осознают себя уже частью хакасского этноса. Мрасскими каргинцами считают себя Отургашевы, Мортаевы, Кирсановы, Кадымаевы. Выявленные нами в верховьях Кондомы потомки кондомского сёока карга - Курдаковы и Чудековы назвали свой этноним «куванды», то есть кумандинцы. Причём большая часть этих фамилий, по данным наших информаторов, сейчас фиксируется в Алтайском крае. Поэтому правильнее их считать частью кумандинского этноса.

Происхождение входивших в этнолокальную группу сёоков, вероятно, различное. Принято считать, что название сёока карга имеет тотемное происхождение и переводится как «ворона». Примечательно, что жители посёлка Усть-Анзас, считающие себя потомками каргинцев, в отличие от других шорцев до сих пор называют ворону «кара-тан», то есть «чёрная галка». Э. Ф. Чиспияков, не приводя веских доказательств, утверждай, что мрасский род карга кондомского происхождения, хотя и преобладай по численности на Мрассу [Чиспияков, 2004, с. 53,118]. Но Г. В. Косточаков считает, что среднемрасский род карга - древнекетского происхождения. Вместе с другими мрасскими родами - кобый, кызай, кый, кечин - сёок карга восходит к древнему кетскому этнониму, существовавшему в нескольких фонетических вариантах - кыйо // койо // коб (кыб) [Косточаков, 2013а, с. 66].

Родовые охотничьи угодья и древняя родовая территория мрасских каргинцев находились у горы Шор-Тайга и по реке Теренсу в верховьях Томи, для ближней охоты использовалась тайга вблизи их родовой горы Патын по водоразделу Мрассу и Абакана [Потапов, 1936, с. 134; Пота-пов, 19476, с. 115-116]. Это подтверждают сагайские предания, в одном из которых говорится, что «...колена горных и водяных каргинцев» пришли к сагайцам с горных речек Кузнецкой тайги». Из друтих преданий также следует, что абаканские «...каргинцы прежде жили по реке Мрассу и занимались охотой, а после разделения Сибири на Восточную и Западную одна часть каргинцев стала подчиняться г. Кузнецку Томской губернии, а другая - г. Минусинску Красноярской губернии», и также что «...водяные Карга живут ныне по рекам Тея, Есь, а прежде жили у хребта Колим на берегу Мрассу. Горные Карга, живущие теперь по рекам Бур, Таштып и Есь, жили раньше у хребта Кара-Таг на берегу Мрассу» [Катанов, 1909, с. 272].

Ещё в одном предании сообщается: «Против хребта Колим, на другой стороне Мрасса есть ещё одна гора, называемая Кара-Таг. Собственно имя Кара-Таг носят ещё две горы, это -горы, у которых жили предки горных каргинцев. Часть нашего народа осталась у этих гор. Их женщины называют эти горы своим тестем, а наши здешние тестем не называют. Наши шаманы во время камлания упоминают эти горы. Говорят, что на той мрасской горе Кара-таг есть каменная колыбель. Эту колыбель видели прежде, а теперь не могут видеть её. Эта колыбель была колыбелью прежних наших отцов».

В следующем предании повествуется: «В ту сторону, на берегу Мрасса есть ещё один хребет, по имени Колим. Водяные Карга называют его горою, у которой жили их предки. Они приглашают шаманов камлать на этой горе и приносят ей жертву. Но женщины не считают эти горы своим тестем». И, наконец, в последнем предании, записанном тем же Н. Ф. Катановым, сообщается: «Наши водяные каргинцы пришли с речки Мрасс, спустившись с чёрных гор. Предками их были два брата, которые, деля перья орла, рассорились и разошлись: один брат сделался водяным каргинцем, а другой - горным каргинцем. Потомки братьев этих каргинцев и теперь живут по Кабир-Сугу и Мрассу [Потапов, 1957, с. 261-262].

Этнограф Н. П. Дыренкова записала в улусе Карчит на реке Анзас подобную легенду, только там сообщается о трёх братьях: «Прежде три брата на реке Мрассу жили. Три брата (там живут), крылья лебедя не могли разделить, спорили между собой, поссорясь, разошлись. Три брата на три стороны разошлись. Один из них - водяной Карга, один из них - горный Карга, один из них - саин Карга. (Так) жить стали» [Дыренкова, АМАЭ РАН. Ф. 3. On. 1. Д. 122-123; 2012, с. 33].

Все эти легенды, подкреплённые такими данными этнографии, как, например, употреблением абаканцами-скотоводами при молениях родовой горе Патын в качестве жертвы характерной для таёжных шорцев растительной пищи и рыбы, а не мяса домашних животных, позволили Л. П. Потапову утверждать о «шорском» происхождении сёоков танг-карга и сунг-карга [Потапов, 1957, с. 264-265].

Однако существует противоположное, тоже основанное на материалах фольклора, мнение о «бирюсинском» и «кыргызском» происхождении каргинцев. По легенде, записанной В. Я. Бутанаевым от сагайца Карее Боргоякова аила Халар, следует, что «...подразделение каргинцев - Сунг-Харгазы (Ближне-Каргинский род) является исконно «кыргызским родом». Другая группа каргинцев - Танг-Харгазы (Дальне-Каргинский род) своей прародиной считала долину Мрассу, где находилась их родовая гора 

Харатаг, давшая название роду харга» [Бутанаев, 1983, с. 71]. Родовой горой Карадаг являлась также и для мрасского сёока кызай, обитавшего в устье реки Пызас.

Вероятно, все эти предания в какой-то мере отражают события, связанные с миграциями каргинцев, однако в них нигде не говорится о принадлежности этих сёоков к шорцам, сагайцам или бельтирам. Что же касается местонахождения родовых охотничьих территорий и гор для обеих частей сёока карга, то они располагались не на территории современной Шории и Хакасии, а в пограничье между ними, в Кузнецком Алатау. Поэтому утверждения о «шорском» или «хакасском» происхождении каргинцев равнозначны.

Родство каргинцам соседнего сёока сайин подтверждается легендой о трёх братьях, записанной Н. П. Дыренковой [Дыренкова, 1940, с. 309]. Потомки этого «шорского», по Л. П. Потапову, сёока сайин до сих пор сохранились среди хакасов [Потапов, 1957, с. 395]. Примечательно, что последнее обстоятельство, а также легенды, лично записанные у хакасов, позволили этнографу В. Я. Бутанаеву назвать сайин сёоком местного древнехакасского происхождения [Бутанаев, 1983, с. 70]. Не вдаваясь в полемику, можно утверждать, что большинство сайинцев всё же отселилось в верховья Абакана, и называть этот род «шорским» нет никаких оснований, так как только отдельные оставшиеся семьи могли вместе с каргинцами войти в состав формирующагося шорского этноса. Подтверждением тому может служить факт полного отсутствия потомков - фамилий этого сёока среди современных шорцев. Поэтому и рассуждения о наличии в родовом составе народов Саяно-Алтая «самодийского сёока сайин» [Васильев, 1974, с. 140] могут быть справедливы только в отношении хакасов.

Третий сёок - челей, входивший в состав среднемрасской этнолокальной группы зафиксирован всеми исследователями как в низовьях Мрассу, так и в среднем течении Кондомы. Юрты паштыка Мрасско-Елейской волости находились в улусе Ордагыаал (Узун-арга или Средний Челей) [Вербицкий, 1871, с. 244]. Юрты паштыка другой, Кондомо-Елейской волости находились в низовьях левого притока Кондомы - р. Антроп. Такой характер расселения челейцев наблюдался с XVII в., исключая нижнемрасских, которые проникли сюда, по утверждению Л. П. Потапова, в середине XVII в. [Потапов, 1969, с. 140]. Действительно, на карте С. У. Ремезова Елейская волость нанесена в среднем течении Мрассу и по реке Кондома [Бородаев, 2007, с. 53].

Из хакасской легенды следует, что челейцы верховьев Томи переселились из Сагайской степи [Боргояков, 1973, с. 143]. Л. П. Потапов считал сёок челей телеутским по происхождению [Потапов, 1969, с. 40]. В подтверждение своей гипотезы он отмечал сходство «многих» элементов духовной культуры телеутов и кондомских челейцев, а также факт наличия «телеутских Кучуковых юрт» на реке Томи ниже современного г. Кемерово. Кучуковы - одна из современных фамилий потомков шорско-кондомских челейцев. Своеобразную этимологию эпонима челей предложил новокузнецкий лингвист Г. В. Косточаков [Косточаков, 1998в, с. 42-47].

Проникновение челейцев в горно-таёжные районы началось, видимо, ещё до прихода русских и происходило в несколько этапов. Одна из групп вначале заселила среднее течение Кондомы и оттуда продвинулась на реку Чумыш, в то время как другая через долину Суеты вышла к реке Мрассу. Заселение верховьев Томи могло происходить из Сагайских степей какой-то третьей группой челейцев. Примечательно, что потомки каждой из этих групп имеют особый набор фамилий.

Неясной остаётся причина раскола челейцев и изменение традиционного хозяйства мрасской и верхнекондомской групп после переселения из лесостепных районов. Так, в конце XIX в. две южные группы превратились в настоящих пеших таёжных охотников, имевших в пределах своей новой родовой промысловой территории культовую гору Мустаг.

К среднемрасским челейцам относят себя Торчаковы, Тортумашевы, Кискоровы, Топаковы, смешавшиеся с каргинцами Усть-Анзасской сельской территории Шерегешского городского поселения.

Часть потомков челейцев по реке Кондоме - Камзараковы, Пилины, Сурбашевы, Сулековы, Чебаковы, Эмековы были записаны в паспорте шорцами, но причисляли себя к кумандинцам. По их сообщениям, в Алтайской крае проживают их близкие родственники с такими же фамилиями, но они были записаны в паспортах кумандинцами, а их дети и сейчас сохраняют кумандинское самосознание. Более того, родители некоторых представителей этих шести шорских фамилий ранее также были записаны кумандинцами. В своих дневниках этнограф Н. П. Дыренкова также утверждала, что «земли по Антропу всегда считались чуждыми шорцам» [Дыренкова, 2012, с. 36].

2. Кабырзинская группа включала сёоки кобый и кызай и занимала долину реки Мрассу от улуса Сага до устья реки Кабырзы, а также вверх по реке Кабырзе до самых верховьев. Местные жители говорили на особом кабырзинском говоре мрасского диалекта и имели некоторые отличительные внешние признаки. Занимались охотой, рыболовством и лишь некоторые семьи кызайцев - пчеловодством и скотоводством. До начала XX в. в жилище преобладали традиционные юрты и одаги. У мужчин-охотников на голове был повязан платок [Вербицкий, 1871, с. 242].

Это родовое название есть во всех известных списках родового состава шорцев. Сёок кобый в середине XIX в. составляя отдельную Кивийскую или Кобыйскую волость (45 различных фамилий), аилы которой располагались по реке Кабырзе и её притокам. К концу XIX в. характер поселений меняется. Вместо восемнадцати мелких аилов переписью 1897 г. зафиксировано два улуса Кивинской волости по реке Кабырзе, третий - по её левому притоку Таясу, четвёртый - по реке Анчуль, притоку Абакана. Кроме того, отдельные семьи кобыйцев (хобый по-хакасски) жили в улусах по рекам Таштып и Сея Аскизской инородческой управы.

После 1912 г. потомки кобыйцев оказались в Кобуйском и Кабырзинском обществах Мрасской волости и с тех пор проживали в основном в Усть-Кабырзинском сельсовете, а с 2006 г. -в Усть-Кабырзинском сельском поселении.

В настоящее время семьи Шулбаевых, Шишканаковых, Сосканаковых, причисляющие себя к сёоку кобый, продолжают составлять основную часть шорского населения Усть-Кабырзинской сельской территории, а также проживают в г. Таштагол, посёлках Шерегеш, Спасск и Калары.

Промысловая территория находилась, как и у сёока кызай, для большой, дальней охоты, - в верховьях Томи и по её притокам -Козуголу, Тузак-сугу, Кый-сугу, Кызыл-ашу, а для ближней охоты - по правому притоку Кабырзы - Сензасу. Отдельные кобыйцы промышляли на территории своих родственников сёока кызай [Потапов, 19476, с. 134]. По сообщению нашего информатора Шулбаева Петра Ептисовича, 1905 г. рождения, шорца из посёлка Анчуль, основные охотничьи угодья сёока хобый находились в истоках Абакана по Абаканскому хребту. Угодья для ближней охоты, по данным Л. П. Потапова, располагались у своей родовой горы Кёль-тайга и родовой горы кызайцев Кара-таг в бассейне реки Мрассу и её водораздела с рекой Таштып [Потапов, 1936, с. 134; Потапов, 1957, с. 256]. Хакасский этнограф В. Я. Бутанаев уточняет расположение горы Кёль-тайга восточнее - в верховьях левого притока Абакана Таштыпа.

Первые упоминания об этом сёоке относятся к 1616 г. В это время в составе Мрасских волостей числилась Кобинская волость (Коба -по другим документам), платившая дань енисейским кыргызам. Однако уже с 1629 г. от населения этой волости начинает регулярно поступать ясак также и в Кузнецкий острог [Долгих, 1960, с. 115]. Под названием Кавинской эта волость отмечена на карте С. Ремезова в верховьях Мрассу, против устья её притока Пызас. В XVIII в. местоположение волости осталось прежним, но название поменялось на Кивинскую или Ковинскую.

О происхождении сёока кобый нет единого мнения. Академик И. Г. Георги относил «Кобанское колено» к бирюсинцам, кочевавшим «в прежние времена по реке Бирюсе», откочевавшим вначале в верховья Кондомы, а к концу XVIII в. - в верховья Абакана «возле качинцев» [Георги, 2007, с. 270]. П. С. Паллас прежнее местожительство абаканских кобыйцев - «кобынское поколение, состоящее из 53 луков» определяет в горах, где они занимались исключительно охотой, а после переселения в степные долины реки Абакан освоили также полукочевое скотоводство [Паллас, 1788, с. 507]. Е. Пестерев более конкретно пишет, что представители «Кабинской волости» перекочевали на реку Абакан с «...Мрассы реки и из других мест Кузнецкого уезда» в середине XVIII в. [Пестерев, 1973, с. 9].

Так, например, о кобыйцах П. С. Паллас сообщает, что жили они раньше в горах и занимались «звероловством», а после переселения на реки Томь и Абакан «...разбогатели скотом, не покидая при этом и промыслов». Из жилищ ими использовались жердчатые юрты, покрытые сшитыми вместе берестяными пластинами и «бараньим войлоком». Остальные «поколения» к «хлебопашеству не имеют способного случаю и скотом очень скудны» и «всё их пропитание состоит из диких кореньев» [Паллас, 1788, с. 515]. Исторические документы XVII -начала XVIII вв. подтверждают переселение ясачных Кивинской волости в верховья Абакана к енисейским кыргызам, где, видимо, уже обитала какая-то часть их сородичей.

После разграничения Томской и Енисейской губерний в 1836 г. постепенно стала происходить ассимиляция абаканских хобый сагайцами в составе Сагайской степной думы Минусинского округа [Бутанаев, 1983, с. 72]. Эти сообщения, связанные с распадом сёока кобый на мрасскую (кабырзинскую) и абаканскую части, нашли отражение в шорском фольклоре [Дыренкова, 1940, с. 305]. Во время экспедиции 1985 г. встреченные мною в посёлках Таштып, Матур и Анчуль большинство представителей сёока хобый осознавали себя уже частью хакасского народа, но в 2017-2018-х гг. стали доказывать в судах своё «шорское» происхождение для включения их в состав коренного малочисленного народа шорцев согласно закону Республики Хакасия от 16.11. 2009 г. №125-ЗРХ (изменен 31.05.2011 г. №53-ЗРХ) для получения соответствующих льгот [Кимеев, 2017а, с. 69-74].

О сёоке кобый существует ряд различных преданий. Так, А. В. Анохин со слов учителя-хакаса Коринакова в 1916 г. в улусе Тлачек записал легенду, согласно которой «в древние времена» по реке Кабырзе жила только одна семья инородца Кобыя. Затем к ней пришли «какие-то люди», которые через 20 лет оттуда откочевали, а через некоторое время вновь пришли и привели с собой других людей, с которыми прочно поселились на реке Кабырзе. От семьи Кобыя и пришельцев размножился народ, который заселил тайгу и стал заниматься охотой и ручным земледелием. Приблизительно в середине XVII в. (по легенде, 250 лет назад) из-за гибели посевов начался сильный голод, и многие кобыйцы отселились в Абаканскую долину на реку Таштып, где стали называться «сагай-кижи» [Анохин, АМАЭ РАН. Ф. 11. On. 1. Д. 84]. Тесные родственные связи с мрасскими сородичами абаканские кобыйцы сохраняли вплоть до разделения Томской и Енисейской губерний в 1836 г.

По легенде, записанной Н. П. Дыренковой в 1920-х гг. в посёлке Анчуль, предками сёока хобый были Алаш и Параш, вышедшие из горы Ордо [Дыренкова, 1940, с. 311]. Местонахождение этой горы-прародительницы неизвестно. Л. П. Потаповым в разное время было записано несколько легенд, в которых говорится о «шорском» (конкретно - мрасском) происхождении сёока кобый. В одной из них их предками называются два брата Тебир-криш и Кола-криш, живших оседло в устье реки Таяс, левого притока Кабырзы. Они занимались земледелием и передали эти навыки соседним кызайцам, от которых сами заимствовали секрет добывания огня [Потапов, 1936, с. 165]. В другом предании, записанном у Кабонга Боргоякова, абаканского кобыйца, говорится, что их прародиной является река Мрассу в Кузнецкой тайге [Потапов, 19476, с. 110].

Своё предположение о «шорском» происхождении кобыйцев Л. П. Потапов подкрепляет рядом этнографических материалов и исторических документов о переселении части ясачных Кивинской (Кобыйской) волости с реки Мрассу на реку Абакан [Потапов, 1957, с. 130; Потапов, 19476, с. 112]. По его мнению, отселение «бирюсинцев-скотоводов» с реки Абакан на реку Кабырзу было невозможно из-за отсутствия в тайге удобных пастбищ для скота [Потапов, 1957, с. 258]. Вслед за Г. Е. Грум-Гржимайло он сравнил название Кивинской волости с этно-нимом древних теле «Киби», предполагая его древнетюркское происхождение [Грум-Гржимайло, 1927, с. 247; Потапов, 1956, с. 493].

Антрополог В. П. Алексеев, обследовавший несколько черепов из старых могил абаканских кобыйцев, пришел к выводу, что тюркизация последних могла происходить только путем культурных, а не брачных контактов, так как кобыйцы сохранили в чистоте уральский расовый тип, характерный для самодийских и уральских народов [Алексеев, 1965, с. 100].

Этнограф Б. О. Долгих вообще полагал, что сёок кобый «сравнительно молодое образована и, возможно, «отделился от какого-либо основного рода или переселился откуда-то со стороны» незадолго до появления русских в верховьях Томи [Долгих, 1960, с. 111].

О таких переселениях повествует легенда, по которой предком кобыйцев был Хобый Алас, живший некоторое время в устье реки Матур после побега из Джунгарии при угоне кыргызов в 1703 г., а потом переселившийся в долину реки Таштып. Часть образованного им сёока откочевала затем на реку Кабырзу и составила Кивинский род Кузнецкого округа. Всех бирюсинцев вместе с сёоком хобый В. Я. Бутанаев называет потомками общего покровителя из народа Кыргыз [Бутанаев, 1983, с. 68]. Сомнительным в этой легенде, пожалуй, является время переселения сёока кобый на Кабырзу - после «угона в 1703 г. енисейских кыргызов» джунгарами. Дело в том, что Кивинская волость была в составе Мрасских волостей ещё в начале XVII в., хотя, возможно, такие угоны могли быть и до 1703 г.

В. Г. Карцев поместил Кивинскую волость в районе максимального сближения верховьев рек Абакан и Мрассу и утверждая о возможности свободного переселения части сёока кобый по долинам этих двух рек [Карцов, 1970, с. 151]. О существовании постоянных торговых путей, соединявших долину Мрассу с долиной Абакана, неоднократно упоминалось в литературе [Паллас, 1788, с. 514; Адрианов, 18886, с. 110]. По этому пути Улуг-Чол перевозились товары, перегонялся скот из Абаканских степей к реке Бие, проходили военные отряды кыргызов и джунгар для сбора ясака с кыштымских волостей и набегов на Кузнецкий острог. Во время голода часть мрасских татар спорадически отселялась по древней конной тропе Улуг-чол в верховья Абакана к своим сородичам, как некогда, вероятно, откочевала оттуда. По этим же путям была угнана джунгарами и возвратилась обратно часть сбежавших енисейских кыргызов [Копкоев, 1965, с. 69; Абдыкалыков, 1986, с. 81].

Из всего сказанного можно заключить, что формирование сёока кобый могло происходить на его древней родовой территории по водоразделам рек Томь, Мрассу, Кабырза и Таштып. В центре этой территории возвышаются горы, связывавшие некогда воедино все части сёока, разбросанные по долинам окрестных рек. Родовым горам регулярно совершались большие моления, причём не только абаканскими, но и мрасскими кобыйцами. Отдельные сёоки временами мигрировали в пределах родовой территории по этим долинам и торговым путям, что и нашло отражение в легендах и исторических документах. После окончательного разделения Томской и Енисейской губерний в 1836 г. стали отчётливо проявляться этнографические особенности мрасских и абаканских кобыйцев. Последние, как мы убедились во время экспедиции 1985 г., осознавали себя хакасами, в то время как мрасские стали частью шорского этноса.

Сёок кызай был отмечен всеми исследователями конца XIX - начала XX вв. и обитал в то время в среднем течении Мрассу, в районе устьев её притоков - Кабырзы, Пызаса и Кызаса. Сёок кызай составляя в XIX в. отдельную Кызыльскую волость, которая под различными названиями (в XVII в. - Кызылкарга, в XVIII в. -Карга-кызыл, Кызылкаргинская, Кызылгаева, Кызылкаинская) всегда располагалась в районе устьев рек Пызаса и Кабырзы [ГАТО. Ф. 3. Оп. 19. Д. 131. Л. 207]. Ставка паштыка этой волости находилась в улусе Усть-Кабырза, где проживало большинство сородичей, остальные - в улусах Усть-Пызас, Нижне-Кызайский, Карчит, Улун-Гол. После 1912 г. эти улусы отошли в состав Кабырзинского общества Мрасской волости, впоследствии в Усть-Кабырзинский сельсовет, а с 2006 г. - в Усть-Кабырзинское сельское поселение. Сейчас потомки кызайцев -Адыяковы, Арбачаковы, Кушаковы, Судочаковы, Ундучековы -широко расселились по Таштагольскому району. Их много в г. Таштагол и посёлке Шерегеш, но основная часть проживает в Усть-Кабырзинском сельском поселении.

Из исторических документов следует, что ещё в XVIII в. часть сёока кызай переселилась в «Киргизскую землицу» в верховья рек Таштып, Тёя и Большая Есь, где они стали именоваться хызыл-хая в составе Кызыльского рода (13 различных фамилий) [Дол-гих, 1960, с. 108; Бутанаев, 1992, с. 58]. К настоящему времени эти абаканские потомки сёока хызыл-хая частично расселились по всей Хакасии и считают себя частью хакасского этноса.

В отношении происхождения сёока кызай в этнографической литературе высказывались различные противоречивые гипотезы. Л. П. Потапов, опираясь на записанную им в 1934 г. легенду, где прародиной сёока называется устье реки Кабырзы, утверждал о шорском происхождении этого сёока [Потапов, 1957, с. 267]. Охотничьи угодья сёока кызай находились, согласно Л. П. Потапову, также в «Шории», в местности «Шор-тайга», в верховьях Томи и по её притокам Кайтырыг, Палыгтыг, Шор-суг, а также в местности «Сарыг-тайга» по реке Тюльбер, а кедровники - в верховьях рек Саим, Порлуг и на горе Кара-таг [Потапов, 1936, с. 134].

Этнограф Н. П. Дыренкова, напротив, называет сёок кызай «пришлым из сагайских степей» [Дыренкова, 1940, с. 15]. Позднее хакасский этнограф В. Я. Бутанаев высказал аналогичную гипотезу, в подтверждение которой использовал материалы исторического фольклора. По записанной им у хакасов легенде, сёок хызыл-хая получил своё название от родовой горы Хызыл хая (Красная скала) в верховьях Томи, где в древности жили два брата: Хызыл-хая и Хобый-алас. Впоследствии образованные этими братьями сёоки спустились на плотах по Томи до устья Мрассу, затем поднялись вверх по последней до устья левого её притока - Пызаса, где и обосновались, сменив название на кызай. Спустя некоторое время часть сёока кызай отселилась в верховья Таштыпа и Большой Еси, где вошла в состав сагайцев-хакасов и стала именоваться кызыл-гая, оставшаяся часть образовала самостоятельную Кызыльскую волость Кузнецкого уезда [Бутанаев, 1983, с. 71]. В другой работе указанного автора предком сёока хызыл-хая «считался один мальчик, выросший в пещере этой родовой горы» (Хызыл хая) [Бутанаев, 1992, с. 58].

Не исключено, что эти легенды в какой-то мере отражают реальные события, происходившие задолго до появления русских. Формирование сёока кызай вполне могло происходить в верховьях Томи на его древней промысловой территории. Отсюда по каким-то причинам он переселился в верховья Мрассу, где долго не мог поделить землю с сёоком кый (кои) [Потапов, 1936, с. 165]. Отсутствие свободных угодий вынуждало людей охотиться на своей прежней промысловой территории в верховьях Томи. Отдельные семьи кызайцев из-за голода откочевали к р. Таштып на освободившиеся после угона джунгарами енисейских кыргызов земли.

3. Пызасская группа объединяла сёоки таеш или узут-шор, чорал и кечин, обитавшие по реке Пызас в местности Чегорал, а также в верховьях Мрассу в районе устья реки Бугзас. Здесь был распространён особый переходный говор и проявлялись своеобразные антропологические признаки [Ярхо, 1947, с. 15]. Преобладало комплексное хозяйство (охота, земледелие, пчеловодство, рыболовство, собирательство). Скотоводство из-за отсутствия удобных пастбищ и традиционных навыков было незначительным. Отдельные предприимчивые торговцы стали обзаводиться жильём, одеждой, утварью на манер русских крестьян [Адрианов, 1888а, с. 195].

Шорский сёок чегорал, упоминающийся в списке А. В. Адрианова, в начале XX в. стал именоваться чорал, а его две фамилии - Ачёловы и Тенешевы - встречаются сейчас, кроме города Таштагола и посёлков Шерегеш и Спасск, в деревнях Кызыл-Шорской и Усть-Кабырзинской сельских территорий. Скорее всего, это не сёок, а производный эпоним (родовое имя) местности Чегорал. Здесь в конце XIX в. обитало два сёока - таеш и кечин. А. В. Адрианов, посетивший в 1881 г. эти места, заметил, что представители сёока узют-шор скрывали своё самоназвание, так как «узют» обозначает покойницкую кость и что «Таяши... они же и Узут-Шорву» [Адрианова, 1888а, с. 195]. Всё это позволяет нам предполагать, что представители сёока узют-шор на рубеже XX столетия сменили своё прежнее название и стали причислять себя к сёоку таеш.

Новокузнецкий лингвист Г. В. Косточаков предполагает родство шорцев сёока узют-шор (узут-шор) восточным огузам, называющим себя Узы (Уз), отселившимся некогда в таёжные районы бассейна Мрассу и из-за сакральности термина «узют» (т. е. дух умершего) сменившим свой эпоним на таеш [Косточаков, 2000, с. 57-59].

Территория расселения сёока узют-шор и таеш по сравнению с XIX в. сейчас значительно расширилась, и, кроме побережий реки Пызас, его потомки проживают в г. Таштагол, посёлках Шерегеш и Спасск и населённых пунктах Кызыл-Шорской и Усть-Кабырзинской сельской территории. Представители сёока узют-шор оказались в составе Чилису-Анзасского общества Мрасской волости (затем Челису-Анзасского сельсовета, а после 2006 г. -Усть-Кабырзинского сельского поселения) и причисляли себя уже к сёоку таеш.

Кроме шорцев, сёок таеш в зафиксирован в Сагайской степи в составе Изушерского рода в форме таяс (20 различных фамилий с подразделениями: ах-таяс - белый таяс и хара-таяс -чёрный таяс [Бутанаев, 1994, с. 60]. О происхождении хакасской части сёока таеш существует легенда, записанная впервые Н. Ф. Катановым [Катанов, 1963, с. 117] и впоследствии неоднократно опубликованная в других работах [Потапов, 1953, с. 124; Патканов, 1911а, с. 133]. Согласно этой легенде, три брата из рода таяс -Кок-Тос, Маныс и Анийн жили в лесу. Боясь нападения соседних саянцев, они обратились к князю бельтиров Ептису с просьбой о покровительстве. Он переселил их поближе к себе в верховья Монока. Произошло это не ранее середины XVIII в., так как именно тогда, в восьми верстах к югу от устья реки Аскиз, князя Ептиса встретил на своём пути академик П. С. Паллас [Паллас, 1788, с. 497]. Опираясь на эту легенду и архивные материалы, Л. П. Потапов, К. М. Патачаков и В. Я. Бутанаев считают хакасский сёок таяс частью шорского сёока таеш, откочевавшего с реки Пызас, куда впадает река Онзас с притоком Таяш Кузнецкой тайги [Потапов, 1957, с. 268; Патачаков, 1959, с. 133; Бутанаев, 1992, с. 60; Бутанаев, 1994, с. 20]. Это подтверждается и картой С. У. Ремезова, на которой в этих местах обозначены юрты «Тазаши» [Бородаев, 2007, с. 52], хотя в ясачных списках ХѴІІ-ХѴІІІ вв. такой волости не числилось.

Лингвист М. Н. Боргояков, напротив, называет его кыргызским и «всегда обитавшим на реке Пызас». В подтверждение им используется исторический документ, где говорится о разгроме в 1704 г. отрядом казаков во главе с П. Собанским и Ф. Сорокиным нескольких кыргызских юрт на реке Пызас [Боргояков, 1974, с. 129]. Действительно, такое событие имело место, но оно было связано с бегством части енисейских кыргызов от принудительного переселения в Джунгарию [Копкоев, 1965, с. 76]. Беглые кыргызы скрывались не только на реке Пызас, но также и в волостях вдоль торгового пути Улуг-Чол, соединявшего Абаканские степи с Алтаем [Адрианов, 1888, с. 110].

Можно предположить, что в начале XVIII в. произошло включение части сбежавших от джунгар кыргызов в Мрасско-Изушерскую и Карачерскую волости. Вполне вероятно, эти кыргызы могли быть из рода таеш, так как их охотничьи территории до начала XX в. были в верховьях Абакана и Лебеди.

Третий сёок - кечин из Пызасской этнолокальной группы составляя до 1635 г. самостоятельную Киченскую волость, а затем вошёл в состав Мрасско-Изушерской. Это был один из самых малочисленных родов, обитавших в верховьях Мрассу [Долгих, 1960, с. 107].

После 1912 г. основная часть потомков сёока кечин составляла Кечинское общество Мрасской волости, с образованием Горно-Шорского национального района вошла в Чилису-Анзасский сельсовет, а с 2006 г. - в Усть-Кабырзинское сельское поселение.

По сведениям Л. П. Потапова, сёок кечин раньше состоял из трёх фамилий Ептегешевы, Шипеевы и Тиингешевы, основателями которых, согласно легенде, были три брата: Ептеш, Шипей и Тиин. Первые два брата положили начало сёоку кечин, а третий - Тиин вошел в сёок таеш [Потапов, 1957, с. 165,178]. По нашим данным, фамилия Ептегешевых у шорцев в настоящее время не встречается, а к сёоку кечин, кроме Шипеевых, относят себя также Башевы. Возможно, что последние семьи - отделившаяся часть семей Пашевых сёока ак-шор. Произойти это могло не ранее середины XIX в., так как фамилия Башевых числилась в 1832 г. только в составе Карачерского рода [ГАРХ. Ф. И-2. Оп. И-2. On. 1. Д. 140.].

В настоящее время потомки этого сёока -семьи Башевых и Шипеевых - широко расселились по Таштагольскому району и проживают, кроме реки Пызас и верховьев Мрассу, в г. Таштагол, п.г.т. Шерегеш и Спасск, а также в населённых пунктах Усть-Кабырзинского сельскою поселения.

Сформировался сёок кечин, скорее всего, ещё задолго до прихода русских в верховья Мрассу, где находилась его родовая гора Тенгри-тау и где осталась большая часть его потомков [Потапов, 19476, с. 134].

4. Верхнемрасская группа состояла из одного сёока кый (кой), семьи которого широко расселились в небольших аилах верховьев Мрассу и её притоков - Колзасу, Узасу, Кыйзасу и отличались особый верхнемрасским говором. Но для соблюдения экзогамии в этой этнолокальной группе должен быть присутствовать ещё один сёок.

Основным занятием местных кыйцев были охота и рыболовство, некоторые практиковали пчеловодство, переняв его у соседних русских старообрядцев и приискателей. Как и соседние кобыйцы, они проживали в бревенчатых прямоугольных в плане юртах.

Эпоним кый встречается во всех списках родового состава шорцев. Кроме того, в списке В. В. Радлова и Н. П. Дыренковой числятся дополнительно сёоки койы и кой, которые Л. П. Потапов считает различными вариантами одного и того же эпонима кый или кой [Потапов, 1936, с. 17].

Сёок кый (кой) в конце XIX в. составляй отдельную Кийскую или Койскую волость, располагавшуюся в верховьях Мрассу и по её притоку Кыйзас, где находилась ставка паштыка. Другая часть сёока под названием хый (13 различных фамилий) расселилась по рекам Таштып, Тея, Есь, Сея, Анчуль, Большой и Малый Сыр и входила там с XVIII в. в Кийский (Койский, Кийско-Кивинский или просто Хивинский) административный род Минусинского округа [Катанов, 1963, с. 95; Бутанаев, 1994, с. 18]. После административной реформы 1912 г. мрасские кыйцы вошли в состав Кийского общества Мрасской волости, затем в Ѵсть-Колзасский сельсовет, а с 2006 г. - в Усть-Хабырзинское сельское поселение.

В настоящее время шорскими потомками этого сёока считают себя Кусургашевы и Шельтрековы. В начале 1960-х гг. в связи с реорганизацией колхозов они покинули свою этническую территорию и расселились частично по рекам Бугзасс и Кабырза в Чилису-Анзасском и Усть-Кабырзинском сельсоветах, частично в посёлках Мрассу и Камзас Усть-Колзасского сельсовета (сейчас Усть-Кабырзинское и Кы-зыл-Шорское сельские поселения). Отдельные семьи потомков кыйцев живут в г. Таштагол и п.г.т. Спасск.

Первые сведения о сёоке кый (Кувинской и Кизинской волости по реке Мрассу) дают русские исторические документы 1629 г. [Паллас, 1788, с. 408]. На карте С. У. Ремезова в тех же местах обозначена Кавинская волость. В XVIII в. сёок кый частично обитал в верховьях Мрассу и составляй Хивинскую волость [Потапов, 1957, с. 132], частично - в верховьях Абакана, где образовал «Каинское поколение бирюсинцев» [Паллас, 1788, с. 507, 515; Георги, 2007, с. 270; Пестерев, 1773, с. 9].

О происхождении сёока кый сведения противоречивы. Б. О. Долгих считал его молодым образованием, переселившимся «со стороны» в верховья Мрассу вместе с другими «бирюсинцами» сёоками кобый, кызай, карга [Долгих, 1960, с. 111]. Л. П. Потапов, опираясь на записанную им легенду о переселении сёока кый с реки Мрассу на реки Абакан, Таштып, Матур, напротив, принимая его за коренной «шорский» сёок [Потапов, 19476, с. 121].

Очевидно, формирование сёока кый, как и предыдущаго - кобый, происходило до прихода русских в пределах своей древней охотничьей территории в верховьях Абакана, по рекам Итыл, Тардаш, Кызас. Впоследствии кыйцы расселились в верховьях Мрассу и по левым притокам верховьев Абакана и свободно могли мигрировать друг к другу.

Название сёока, согласно Н. М. Боргоякову происходит от гидронима Хый (река Кия) [Боргояков, 1973, с. 142], который, по А. П. Дульзону, является кетским по происхождению [Дульзон, 1964, с. 250]. Однако всё это сомнительно, так как сёок кый, по крайней мере, с XVII в. жил на многие сотни километров к югу от реки Кии и не имел там никогда охотничьих угодий. В то же время сёок располагался в долинах рек Кыйзас (Хыйзас по хакасски) и Матур, по водоразделу которых возвышалась родовая гора Пустаг [Бутанаев, 1992, с. 58]. Поэтому правильнее будет увязать эпоним кый с гидронимом Кыйзас и считать его кетским по этногенезу, учитывая, что окончание «-зас» аналогично кетскому слову сас или сес - река [Бутанаев, 1992, с. 58;

Бутанаев, 1994, с. 18]. Лингвист Г. В. Косточаков считает, что все шорские этнонимы на Мрассу (кобый, кызай, кый, кечин, карга) кетского происхождения [Косточаков, 2013, с. 66].

5. Верхнекондомская группа в конце XIX в. состояла из сёоков ак-шор, кара-шор, сары-шор, челей, расселявшихся от верховьев реки Кондомы до с. Кондомского. Их объединяя особый верхнекондомский говор кондомского диалекта [Чиспияков, 2004], общность форм хозяйства: охота, ручное земледелие и пчеловодство, рыболовство и сбор кедрового ореха [Швецов, 1903, с. 21]. Среди них было значительным влияние русской материальной культуры и христианства со стороны приискателей Спасска и миссионеров.

Этнограф Л. П. Потапов предлагая включить в состав основного рода шор сёок кызыл-шор, представителей которого - семью Тепчегешевых - он встретил в начале 1930-х гг. на реках Колзас и Узас - левых притоках верховьев Мрассу (бывший Усть-Колзасский сельсовет). Он же сообщая, что этот сёок имел спорные с челканцами охотничьи угодья в верховьях Абакана, по его притоку Кара-суг [Потапов, 1936, с. 134]. По данным Н. П. Дыренковой, Тепчегешевы проживали примерно в те же годы ещё и в верховьях Кондомы в Кызыл-Шорском сельсовете, а отдельными семьями - в Усть-Кабырзинском сельсовете [Дыренкова, 1940]. Из наших полевых материалов следует, что большинство Тепчегешевых в настоящее время проживают в населённых пунктах Кызыл-Шорского и Кабырзинского сельских поселений, то есть там, где когда-то обитая сёок сары-шор. Отдельные семьи с этой фамилией переселились в конце 1950-х гг. в г. Таштагол, посёлки Шерегеш и Спасск.

Правильнее будет полагать, что фамилия Тепчегешевых ранее принадлежала к сёоку сары-шор, а сёок кызыл-шор вообще не существовал. Часть семей сёока сары-шор в 1930-е гг. вполне могла отселиться в верховья Мрассу (Усть-Колзасский сельсовет), где их обнаружил и принял за самостоятельный род этнограф Л. П. Потапов. Поэтому у Тепчегешевых не появилось новой родовой территории, и промышляли они, как и прежде, на охотничьей территории своего прежнего сёока сары-шор.

Не совсем ясным остается вопрос относительно фамилий Пашевых, Шуткариных, Тунековых, представители которых, по нашим данным 1980-х гг., причисляли себя к сёоку ак-шор. Прежнюю охотничью территорию этого рода шорцы нам называли в верховьях Кондомы по Бийской Гриве. Как в 1930-х гг., так и в настоящее время большинство этих фамилий встречается в посёлках по правобережью верховьев Кондомы. В 1950-1960-е гг. часть семей переселилась из посёлков Коуринского сельсовета в г. Таштагол, п. г. т. Шерегеш и Спасск. Можно предположить, что эти семьи - отделившаяся часть соседнего сёока кара-шор, хотя нельзя исключать возможность существования в начале XX в. самостоятельного сёока ак-шор, кровнородственного трём соседним - кара-шор, сары-шор, узют-шор или таеш.

После административной реформы 1912 г. большинство потомков сёоков кара-шор и сары-шор составили около восьми обществ Верхнекондомской волости, впоследствии Кызыл-Шорского, Тугунского, Спасского сельсоветов, а после 2006 г. - Кызыл-Шорского сельского поселения.

Происхождение сёока шор остается невыясненным. Е. Пестерев и П. С. Паллас, посетившие «шорских татар» в верховьях Абакана в середине XVIII в., считали их потомками бирюсинцев, переселившихся первоначально с реки Бирюсы в верховья Кондомы, а потом, в начале XVIII в., возвратившихся на реку Абакан [Пестерев, 1773, с. 9; Паллас, 1788, с. 50].

Н. П. Дыренкова в улусе Акколь, что в верховьях Томи, чуть ниже устья реки Мрассу, записала легенду о набегах воинственного «народца Шот» и столкновениях его с родами кызай, кобый, кый, таеш [Дыренкова, 1940, с. 309]. Исходя из текста легенды можно предполагать степное происхождение этого народа, хотя сама Н. П. Дыренкова не определяла его этническую принадлежность. Позднее Л. П. Потапов сравнил название «Шот» с этнонимом чода или чоды - самодийской родоплеменной группы, растворившейся среди карагасов, тувинцев-тоджинцев, кумандинцев и тубаларов [Потапов, 1956, с. 493]. Как бы продолжая развивать гипотезу о самодийском происхождении сёока шор, этнограф В. И. Васильев сопоставил шорский эпоним чор (шор) с северосамодийским чор у ненцев [Васильев, 1974, с. 155-156].

Свою точку зрения высказал исследователь этнографии хакасов В. Я. Бутанаев, который считает, что «шот» - это шорское произношение русского термина «чудь». Хакасы термином шот или чуут, чоот называют народ Ах-хорат,  т. е. «белоглазый», который, согласно историческим преданиям, проживая в долине Среднего Енисея.

Оригинальный вариант этимологизации эпонима шор предложил Э. Ф. Чиспияков. Он выделил в тюркских языках группу близких по значению слов, из которых мог быть заимствован один из семантических типов этнонимов - «человек», «люди». Для сравнения им выбраны слова: кирг. чор - «низкий раб», чору -«служанка»; кераим. чора - «работник»; тув. чура - «раб», «рабыня», «невольник», «холоп», «слуга»; узбек. чури - «рабыня»; уйг. чори - «рабыня, пленница». Все эти слова, как полагал Э. Ф. Чиспияков, восходят к одному иранскому корню [Чиспияков, 2004, с. 37].

Со времен А. Н. Аристова существует мнение, что этноним шор исходит от названия реки Шора - левого притока Томи (ныне - территория Хакасии) [Аристов, 1897. С. 69; Боргояков, 1973, с. 143]. Интересен и тот факт, что в верховьях реки Шоры есть гора Шор-тайга.

 

Молодые женщины с детьми. 1927 г. Фото Н.П. Дыренковой. МАЭ. Колл. №3662-88

Мрасские шорцы-каргинцы. Фото Г. И. Иванова. 1913 г. АГКМ. Инв. № 15866-26.

 

 

Дети мрасских челейцев Фото Г. И. Иванова. 1913 АГКМ. Инв. № 15866-11.

Молодежь у летней юрты. 1927 г. Фото Н. П. Дыренковой. МАЭ. Инв. № 3662-40.

Верхнеабаканский шорец Петр Шулбаев с деревянный седлом езер. 1985 г. Фото В.М. Кимеева.

Семья шорцев у срубной юрты. Улус Комыс. 1913 г. Фото Г. И. Иванова. АГКМ. Инв. №15866-33.

Усадьба верхнеабаканских шорцев. п. Матур. 1930-е гг. ФотоЛ. П. Потапова.

Мрасские шорцы. 1927 г. Фото Н.П. Дыренковой. МАЭ. Инв. №3662-63.

Женщина переносит ребёнка в деревянной колыбели за спиной. 1927 г. Фото Н. П. Дыренковой. МАЭ. Колл. №3662-60.

Семья зажиточного шорца-торговца. 1927 г. Фото Н. П. Дыренковой. МАЭ. Коля No 4667-66

Раскуривание трубой женщинами у юрты. 1927 г. Фото Н. П. Дыренковой. МАЭ. Колл. № 3662-61.

Шорские дети. 1913 г. Фото Г. И. Иванова. АГКМ. Инв. №15866-10.

Вешало для просушки мешков у избы. 1927 г. Фото Н. П. Дыренковой. МАЭ, б/н.

Летняя юрта. 1927 г. Фото Н. П. Дыренковой. МАЭ, б.н.

Ребёнок в деревянной колыбели. 1927 г. Фото Н. П. Дыренковой. МАЭ. Колл. № 3662-70.

Формирование шорцев как самостоятельного этноса

Источник: Кимеев, В.М., Копытов, А.И. - Горная Шория: история и современность. Историко-этногрфические очерки: монография / В.М. Кимеев, А.И. Копытов. - Кемерово: Примула, 2018. - 600 с.; цв. вкл. 24 с.

К приходу отрядов русских казаков в начале XVII в. население таёжных и лесостепных районов Южного Притомья уже длительное время входило в ареал влияния тюркоязычных, а также монголоязычных кочевников. Одновременно в ряде мест сохранялись более древние культурные компоненты, включая языковой субстрат, что, в частности, проявлялось в диалектных особенностях формирующагося шорского языка [Чиспияков, 2004, с. 115]. До конца XVIII в. часть кузнецких татар находились на положении «многоданцев». Они стали платить ясак русскому царю, оставаясь отчасти кыштымами енисейских кыргызов, приобских телеутов и джунгар, а после разгрома последних  китайского амбыня Западной Монголии [Потапов, 1936, с. 32].

Вплоть до первых академических экспедиций первой четверти XVIII в. отписки воевод и царские наказы были единственными письменными документами, в которых упоминались несколько названий этнотерриториальных групп кузнецких татар, имена и местообитание их двух князьков, в том числе и «городок» абинского князька Базаяка. Эти первые сведения о «..200 человек кузнецов» в восьми верхотомских волостях были получены в 1603 г. через толмачей переводчиков от князьца еуштинских татар Нижнего Притомья Тояна, который явно преувеличил своё влияние на тюркские племена Верхнего Приобья и Приенисейского края [Кузнецкие акты..., 2002, с. 7-8].

Ещё в наказе Бориса Годунова от 25 марта 1604 г. о строительстве Томска требовалось отправить к кузнецким татарам отряды «добрых и присужих, а с ними толмачей з государевым царским жалованным словом, чтобы они были под государевой царской высокую рукою...» [Кузнецкие акты ..., 2002, с. 22].

Укрепившись в Томском остроге, воеводы Василий Волынский и Михаил Новосильцов неоднократно в течение 1605-1616-х гг. посылали пешие отряды казаков: зимой - на лыжах, летом - верхом на конях или в лодках вверх по Томи вплоть до рек Кондомы, Мрассу, а также на Обь и Бию. Преодолевая сопротивление аборигенов, где хитростью и добром, а где и силой казакам удалось собрать первый ясак с «кузнецов» в 1607 г. Это сделал конный казак Гаврила Иванов - ермаковский ветеран, который вместе со всеми «сбил с куреня Кучума-царя» [Ширин, 2018, с. 11]. Далее, в ноябре 1608 г. другой отряд служилых людей во главе с конными казаками Важенкой Константиновым, Лёвкой Олпатовым и Ивашкой Шокуровым отправился на лыжах в «Кузнецкие волости» для сбора ясака, но, как следует из отписки томских воевод царю, «... и преже сего, государь, кузнецкие люди ясаку тебе государю платили не сполна, недособолишка худые, которые в твою государеву казну не пригодятца» [Миллер, 2005, с. 412; Емельянов, 1980, с. 23; Кузнецкие акты.., 2000, с. 29].

В конце лета 1609 г. для приведения кузнецких татар «к шерти» из Томска был отправлен сборный коннопеший отряд служилых людей в количестве 40 чел. во главе с казачьим атаманом Иваном Павловым. Дойдя за неделю до устья Кондомы, казаки «осеклись в крепость» для защиты от внезапного нападения кыргызов. Казакам было велено «...с ясаком кузнецких людей взять в Томский город ...». Но те «... в Томский город с твоим государевым ясаком не пошли, а живут не в послушании» и «...хотят твоих государевых служилых людей поморить голодом» [Кузнецкие акты.., 2000, с. 31]. После тщетных попыток взять сполна ясак с ближайших групп кузнецких татар, измученные бескормицей казаки вынуждены были к началу февраля 1610 г. вернуться в Томск ни с чем [Миллер, 2005, с. 319,423-425]. Неудачными были и все последующие рейды в «кузнецкие волости» из-за противодействия местных паштыков и военного противостояния кыргызских и телеутских князей. Отряду сборщиков ясака во главе с десятником конных казаков Иваном Тиханьковым и стрелецким десятником Сидором Саламатовым в середине февраля 1611 г., вновь было приказано построить в Абинской волости у Базаяка укрепление, в надежде, «что он... государю прямит» и чтобы «кузнецкие люди, с киргискими людьми соединясь, служилых людей не побили» [Кузнецкие акты..., 2000, с. 33]. Служилые люди узнали от Базаяка, что накануне в кузнецкие волости приходили «киргиские мужики» и подговаривали «кузнецов» убивать русских. Ввиду этого Тиханьков и Саламатов направили за ясаком «бозояковых мужиков», а сами «сели в осаде» 

в укрепленном зимовье [Кузнецкие акты..., 2000, с. 35]

Следующим рейдом зимой 1614-1615 гг. карательный отряд из 200 человек во главе со стрелецким сотником Иваном Пущиным и казачьим атаманом Баженом Костентиновым, разделившись на группы, смог «повоевать» улус Абинский (с паштыком-изменником Базаяком). Отдельная группа из 50 служилых людей и 30 томских татар захватила в верховьях Кондомы и «улус Сарачеры», а последнего паштыка Кузгу пленила. Затем весь отряд русских был осаждён в укрепленном острожке объединённым войском кузнецких татар, кыргызов и чёрных калмыков (джунгаров), белых калмыков (телеутов) и кучугутов (предков тувинцев) общей численностью более 5000 человек. После 10-недельной осады, истощённые голодом русские отчаянным броском сумели пробить кольцо окружения и добраться до Томского острога, захватив с собой знатных пленников [Миллер, 2005, с. 433-434; Кузнецкие акты.., 2000, с. 36-37; Огурцов, 1994, с. 10]. Это реальное событие сохранилось в преданиях, записанных в конце XIX в. - начале XX вв. историками и краеведами, что «...на месте Кузнецкого острога было укрепеление абинцев - Абатура, которое русские, отчаявшись взять приступом, взяли подкопом» [Конюхов, 1995, с. 128; Костров, 1884, с. 203; Потапов, 1936, с. 13]. Археолог Ю. В. Ширин допускает существование такого укреплённого абинского городка Бызаяка на месте разрушенной площадки памятника «Маяково городище» за ручьем Водопадным к западу от Кузнецкой крепости [Ширин, 2018, с. 12,17].

Это оказало сильное воздействие на кузнецких татар, некоторые паштыки которых в 1615 г. сполна внесли ясак конному казаку Ваське Ананьину: «...и кузнецкие, государь, люди тобе государю шертовали и ясак с собя дали, и тебе государю нынечи кузнецкие люди служат и прямят и ясак государю дают» [Миллер, 2005, с. 436; Кузнецкие акты..., 2000, с. 41-42]. Однако из отписки другого казачьего атамана Ивана Теплинского, посланного в 1616 г. в «...Тюлюберскую, да в Абинскую, да в Сачаровскую, да в Чорскую, в Елескую, да в Каргу, да в Ковы ко князьком и к лутчим людем...», следует, что «...кузнецкие, государь, князьки и лутчие люди тебе, государю ясак не дали и не шертовали и меня, государь, холопа твоего ограбили, и платье поснимали, и санапал и саблю отняли...» [Миллер, 2005, с. 437].

Чтобы окончательно укрепиться в верховьях Томи и обеспечить регулярный сбор ясака, решено было создать постоянное укрытие казакам-годовальщикам. Объединённый отряд из сибирских городов Тюмени, Верхотурья и Томска, собранный по грамоте старшего Тобольского воеводы князя Ивана Куракина, но от царского имени, был отправлен в верховья Томи осенью 1617 г. Возглавил отряд вместо задержавшегося в Верхотурье племянника томского воеводы Тимофея Боборыкина сын боярский Остафий Харламов. Однако изза непогоды отряд зазимовал в устье Нижней Терси - право

го притока Томи, в Тюлюберской волости, где она показана на карте С. V. Ремезова [Ремезов, 2006. Л. 14 (25)]. Вместе с высланной в феврале 1618 г. к ним на помощь из Томска дополнительной группой конных казаков во главе с казачьим головой Молчаном Лавровым и татарским головой Осипом Кокоревым служилые всё же добрались к весне до устья Кондомы, где не позднее 3 мая возвели укрепления в виде забора-частокола и срубную избу-казарму. Первый Кузнецкий острог располагался предположительно недалеко от прежнего городка абинского князька Базаяка, упоминание о котором исчезло из русских документов [Миллер, 2005, с. 443-444; Кузнецкие акты..., 2000, с. 55-56; Добжанский, 2002, с. 221; Огурцов, 2005, с. 97]. Первым воеводой острога остаётся Остафий Харламов, которого вскоре сменяют сын боярский Бажен Карташёв и татарский голова Осип Кокорев с 8 годовальщиками [Ширин, 2018, с. 13].

При кузнецком воеводе Авдокиме Баскакове к концу первой четверти XVII в. постепенно формируется самостоятельный Кузнецкий уезд. Первоначально его территория ограничивалась прилегавшими к острогу заимками с пашнями служилых людей, а с 1648 г. - землями Христорождественского монастыря. Номинально под власть кузнецких воевод попали и ясачные волости окрестных абинцев, верхне-кондомских и мрасских бирюсинцев. Однако реально далеко не все волости «иноземцев» признавали новую власть кузнецких воевод, отчего долгое время не было чёткого представления ни о численности ясачных, ни о границах уезда. Так, согласно отписок кузнецкого воеводы Голенищева-Кутузова, только в 1627 г. были объясачены некоторые Кондомские волости и «Киченская земля» в верховьях Мрассу, а остальные мрасские «захребетники» так и не дали в тот год ясака [Кузнецкие акты..., 2000, с. 122]. Больше всего от карательных рейдов служилых русских людей пострадали ближайшие абинцы, а последний из упомянутых в документах их князьков был некий Урушпайка, юрты которого стояли по речке Рушпайка, протекавшей вблизи Кузнецкого острога в черте современного г. Новокузнецка. При перестройке острога в 1620 г. этот непокорный Урушпайка был пленён и впоследствии сгинул, многие его люди были убиты, а «...жон и детей в полон поймали». Та же участь постигла сына князька Етеберской волости - Базарака, а также многих его воинов, «...жон их и детей» [Добжанский, 2013, с. 107].

Вероятнее всего, к 1622 г. абинцы окончательно присягают русскому царю и платят ясак кузнецким воеводам, а их большие семьи - тёли с паштыками и старейшинами стараются поселиться поближе к Кузнецкому острогу. Воеводы за освобождение от уплаты ясака определили их на «подводную гоньбу», а некоторые из способных мужчин стали участвовать за небольшое вознаграждение в совместных с казаками боевых операциях  как томские татары-еуштинцы. Однако только с 1652 г. абинцы числом в 20 человек начинают упоминаться в численном составе кузнецкого гарнизона [Кауфман, 2007, с. 149]. Наиболее дальновидные абинцы крестятся, а крещёные и миловидные молодые абинки охотно создают семьи с «осевшими на пашню» русскими служилыми людьми.

Со всех сторон Кузнецкий уезд был окру-жен «немирными землицами» джунгарских кыштымов - енисейских кыргызов и приоб-ских телеутов. Долгое время Кузнецк сообщался с Томским городом в лодках по р. Томи или конно-пешим путем по долинам и водоразделам рек Ускат, Бачат, Иня и Искитим. Зачастую в первые годы после строительства острога происходили «измены» ясачных волостей. Так, в отписке кузнецкого воеводы Ивана Волконского за 1629 г. указывается, что кондомские волости «все отложились, а твоего государева ясаку на нынешний год не хотят дати» [Кузнецкие акты..., 2000, с. 144]. Окончательно территория Кузнецкого уезда оформилась после угона енисейских кыргызов джунгарами в 1703 г. из долины Абакана через долины рек Ортон, Мрассу и Кондома. Стараниями участников Академической экспедиции и военных инженеров-геодезистов были определены топографические границы Кузнецкого уезда, намечена трасса Томско-Кузнецкого тракта [Абдыкалыков, 1986, с. 85; Огурцов, 2005, с. 78-79].

С появлением русских деревень Кузнецкий уезд состоял из острога и приписанных к ним ясачных улусов и волостей. Волости были созданы для облегчения сбора ясака у аборигенов Притомья и являлись податными, а не территориальными единицами. Приводимая к «шерти» для уплаты ясака новая кровнородственная группа кузнецких татар заносилась в официальные списки по названию своего рода-сёока, как, например, волости Карга и Ковы или по имени старейшины группы больших семей - «тёлей»: улус Бежбояков, Едеев и др. [Долгих, 1960, с. 104]. Во главе образованной волости и улуса назначался или избирался паштык (глава), или, как его чаще называли источники XVII в., «князец», который ежегодно сообщал царским служилым людям о количестве своих плательщиков ясака. Во внутреннюю жизнь волостей и улусов воеводы обычно не вмешивались, ограничиваясь контролем за сдачей ясака и учётом ясачных. Некоторые ясачные волости считались «многоданцами»: ясак платили русскому царю, а алман - кыргызам, телеутам и джунгарам [Шерстова, 2005, с. 89-90, 104 и др; Каменецкий, 2005, с. 67 и др].

Русская колонизация сопровождалась активный проникновением в Западное Притомье с 1620-х гг. «выезжих на государево имя» небольших групп «белых калмыков» или при-обских телеутов, добровольно принимавших подданство русскому государству [Уманский, 1980, с. 187; Томилов, 1992, с. 66]. Это привело к ассимиляции местных оседлых тюркоязыч-ных «томско-кузнецких татар» - тогулов, тюльберов, ач-кыштымов и части абинцев. Выезжие телеуты также внесли вклад и в формирование новых этнических образований Притомья: бачатских телеутов, татар-калмаков и исторических предков современных шорцев.

Кроме официальных названий волостей (а впоследствии - и управ) употреблялись и народные, образованные от названий входивших в управу сёоков. Например, Таяжская волость, где преобладая сёок таяш, официально называлась Мрасско-Изушерской; Каларская волость называлась Кондомо-Итеберо-Шерогашевой. Были названия волостей, отражающие их местонахождение: Осиновская - от улуса Осинники, официально же она называлась Кондомо-Барсиатская [Записки миссионера..., 2008, с. 77-91].

В 1745 г. инженер-капитан Сергей Плаутин был командирован командованием Сибирского корпуса для проведения полевых военно-инженерных исследований и экспертных работ по обустройству новой пограничной ЛИНИИ от Кузедеевского форпоста до Телецкого озера и далее до Саянской крепости Красноярского уезда. В составленных им описаниях и картах новых территорий содержатся редкие сведения по административному устройству Кузнецкого уезда и хозяйственных занятиях предков современных шорцев - кузнецких татар [Огурцов, 2008, с. 161-162].

От г. Кузнецка по тракту в сторону Телецкого озера первая «татарская» волость Кузнецкого ведомства - Барсояцкая (Кондомо-Барсиатская в XIX в.) располагалась в 68 верстах по обоим берегам Кондомы (в районе современного г. Осинники). Ясак барсиатцы в количестве 37 душ м. п. платили исправно только русским властям в Кузнецк. Занимались хлебопашеством, высевая на плодородных землях в небольших количествах ячмень, пшеницу, рожь, ярицу, а остальной хлеб докупали у русских крестьян Кузнецкого уезда. Несмотря на удобные пастбища, разводили только лошадей. Главным занятием была охота.

Вторая Тагавская (точнее, Тагабская - авт) располагалась в 45 верстах от ставки паштыка Барсиацкой волости по обоим берегам левого притока Кондомы - реки Сары-Чумыш и составляла 39 плательшиков мужского пола, платят ясак также только русским властям. В небольших количествах высевают яровой хлеб: ячмень, пшеницу, ярицу, остальное покупают у русских крестьян. Занимаются коневодством, но главным занятием считается охота.

Неясным остается название третьей волости - Баштинской, отмеченной по обоим берегам Кондомы в 35 верстах от Барсиатской, с которой сообщались летом лодками по реке или конными тропами, для чего разводят небольшое количество лошадей, а зимой передвигаются только на лыжах. Лошадей используют также для доставки продовольствия на охотничьи станы. Ярового хлеба - ячменя, ржи, ярицы из-за каменистой почвы высевают очень мало, у русских крестьян не докупают, а питаются в основном «одним звериным мясом». Эти группы кузнецких татар оставались двоеданцами - платили ясак в Кузнецк с 34 душ мужского пола (д.м.п.) и «алман Зенгорскому владельцу». Вероятно, это Бежбоякова волость.

Далее вверх по обоим берегам Кондомы в 37 верстах от Бежбояковой располагалась четвертая, также двоеданческая Елейская волость в составе 31 д.м.п., жители которой «судом и расправой больше ведают к России. Из-за каменистой почвы хлебопашество и коневодство развиты были слабо. Сеют один ячмень, который и то плохо созревает, отчего питаются в основном «одним звериным промыслом». Сообщение и доставка груза летом - лодками или «верховой ездой вьюками».

Пятая, также двоеданческая Шерская (точнее, Шорская - авт.) волость находилась в 70 верстах от Елейской, до которой можно добраться летом из-за мелководья «токмо верховой ездой, зимой на лыжах». Местные татары-шорцы в количестве 75 д.м.п. «судом и расправою больше ведают к России». Из-за каменистой почвы хлебопашество (сеяли только ячмень, который и не всегда вызревает) и коневодство развито слабо, а развит только «звериный промысел».

В сторону Саянской крепости от Кузедеевского форпоста по обоим берегам Кондомы и её правому притоку Тильбесу (точнее, Тельбесу -авт.) располагалась Катунская волость (в районе улуса Подкатунского XIX в., ныне станция Подкатунь). Местные жители в количестве 30 д. м. п. платили ясак только в Кузнецк, отдалённый от Катунской волости на 50 верст. Занимались хлебопашеством, высевая яровые: ячмень, пшеницу, рожь ярицу, но более покупают его у подгородних русских крестьян. Занимались коневодством, но более охоой. Примечательно, что только про них С. Плаутин отметил, что они «...имеют у себя довольно руд железных и сами оную плавят».

Далее в 32 верстах от Катунской волости по обоим берегам правого притока Кондомы -Мандамашу (точнее, Мундыбашу - авт.) располагалась двоеданческая Четтиберская (Етиберо-Шерогашева в XIX в.) волость, жители которой «судом и расправою больше ведают к России». Алман платят «зенгорскому владельцу» выплавленным железом, а в Кузнецк сдают ясак пушниной. Из-за гористой местности сеют только ячмень, который и то часто не вызревает. Хлеба у русских крестьян не докупают и питаются «звериным мясом». Связь с соседними волостями летом «токмо верховой ездой и зимой пешей на лыжах».

За ранее описанной Шерской волостью по обоим берегам реки Мрассу обитали татары «двоеданные» Мрасской волости в количестве 45 д. м. п., которые «судом и расправою больше ведают к России». На каменистой почве сеют яровой хлеб: ячмень, пшеницу «самое малое число», да и то они «более на горах позябают». Дополнительно хлеба не докупают ни в Кузнец-ком, ни в Красноярском уезде, а «более питаются звериным мясом». Сообщение с волостью «токмо верховой ездой, а зимой на лыжах».

Последняя, где проживали исторические предки современных верхнеабаканских шорцев, Бельтирская волость располагалась по обоим берегам реки Таштып, а её жители в количестве 50 д. м. п. хотя и платили ясак как в Кузнецк, так и «алман Зенгорскому вла-дельцу», но «судом и расправою больше ведают к России». На каменистой почве умудрялись выращивать «самое малое число» ярового хлеба: ячмень, пшеницу, которые «более на горах позябают». Хлеба как у соседних степных сагайцев, так и у русских крестьян не докупали, а питались «более звериным мясом». Занимались также коневодством и овцеводством.

После преобразования волостей в управы в XIX в. количество последних уменьшилось. Так, например, в состав образованной Карачерской управы вошли Карачерская и Сарачерская волости, в состав Мрасско-Бежбояковой управы - волости Кузнетеева и Изнерчева, обозначенные на карте С. У. Ремезова в низовьях Мрассу. Названия остальных управ в большинстве совпадали с прежними названиями вошедших в них волостей. Управы, как и прежние волости, были административными единицами, к которым приписывалось родственное население из нескольких сёоков во главе с паштыком (от слова паш - голова), выбираемым из самого многочисленного сёока или наиболее влиятельных семей. Через паштыка все сородичи, где бы они ни проживали, должны были платить ясак в управу, к которой были приписаны. Паштык только этой управы мог решать их судебные дела [Записки миссионера..., 2008, с. 154-155].

Ещё в XVIII в. паштык выполняя обязанности предводителя при облавной коллективной охоте, в отражении набегов кочевников и кара-тельных рейдов русских казаков. Переход кузнецких татар к пушной индивидуальной охоте в XIX в. по мере повышенна спроса со стороны царской администрации и требования сдачи ясака пушниной выборная должность паштыка постепенно стала наследственной. Развитие пушной охоты и сосредоточение в его руках ясачной пушнины способствовало накоплению относительных богатств в отдельных семьях, из которых обычно и выбирался паштык [Кимеев, 20146, с. 75].

Наиболее влиятельные и преданные власти паштыки были отмечены наградами, а защищавших интересы только своей общины и религиозных традиций преследовали. Так, царь Алексей Михайлович Романов в 1651 г. пожаловал»...Кузнецкого уезду, Мраские волости князцу, Кунестейку Изерекову да улускому человеку Карачайку Ишлычакову, за их к нам службы и за радение, в их улусе князцу Кунестейку лутчим человеком князцом, а улускому Карачайку в улусе улусным яскулом» [Потапов, 1936, с. 233]. В конце XVIII в. император Павел I жаловал большую золотую медаль на Анненской ленте за верную 30-летнюю службу «князцу» Токмашу - деду шорского паштыка Эбиске, в крещении Илье Васильевичу Токмашеву [Записки миссионера..., 2008, с. 194].

После отмены наследственности паштыков многие из них путём подкупа царских чиновников, угощения и агитацией своих сородичей противостоять русским смогли сохранить свои должности. Действующий паштык и претенденты разъезжали перед выборами по улусам, обильно угощали мужчин, уговаривая голосовать на выборах именно за них. Историческая практика показывает, что обычно паштыки избирались из одного и того же, самого влиятельного тёля: к примеру, жители Ковинской волости (сёок кобый) избирали паштыков из тёля Шулбаевых. Примечательно, что эта практика сохраняется до сих пор. Так, в посёлке Усть-Анзас на смену ушедшему на пенсию Дмитрию Николаевичу Торчакову из сёока челей был избран его родственник (муж племянницы) Василий Петрович Отургашев из сёока карга, предки которого до советской эпохи всегда избирались паштыками Дальне-Каргинской волости.

В начале XX в. на выборном собрании «паштык тутарга кылыг» т. е. на «собрании держать паштыка» присутствовать могли только взрослые мужчины и юноши, которые предварительно на общественные деньги варили мясо, выгоняли самогонку-араку, угощая ими всех выборщиков в течение двух-трёх дней. Паштык также не скупился на угощение за свой счёт, понимая, что все расходы окупятся. По традиции все присутствующие тут же клали на бочку деньги - каждый по достатку [Потапов, 1936, с. 234].

По должности паштык раскладывая по плательщикам ясак на общем собрании и ежегодно собирая его после охотничьего сезона, вёл судебные разбирательства мелких дел членов своего чона, организовывая транспорт и поездки чиновников и миссионеров по улусам. При этом сам паштык освобождался от всяких податей и повинностей, от наказания розгами. Он не получал за службу никакого жалованья, компенсируя упущенную выгоду взятками, махинациями при сборе и доставке пушнины в Кузнецк, где по прибытии сбывая качественные шкурки торговцам, закупая у них низкосортицу и сдавая в казначейство. Разница после закупки нужных товаров обычно пропивалась на пирушках с паштыками из других чонов или с «лутчими людьми».

В начале XX в. так называемую «добавку» паштык извлекая, занижая возрастную нижнюю планку юношам, подлежащим сдаче ясака, с 18 до 16 лет, взимая с них шкурки стоимостью от минимума - 30 коп. до полной подати в 2 руб. Помимо этого паштык не гнушался разовыми взятками деньгами, пушниной, орехами, мёдом, хлебом, самогоном, золотом, самодельным или покупным товаром [Потапов, 1936, с. 235]. В выполнении другой обязанности - переписке на русском языке с полицейским управлением и другими ведомствами - неграмотным паштыкам и есаулам (помощникам паштыка) в XIX -начале XX вв. обычно помогали православные миссионеры [Кимеев, 20166, с. 62-64].

Судебные заседания проводились паштыком в таёжных улусах в присутствии 5-6 стариков-сородичей (паштык тынаргыштар). В больших улусах, особенно вблизи Кузнецка, при паштыке были выборные от управы судьи в количестве 12 наиболее уважаемых и деловых сородичей. Такая своеобразная судебная коллегия восседала за столом, летом во дворе дома паштыка, зимой - в избе, вынося приговор большинством голосов, хотя иногда это мог решать и сам паштык единолично. Наказывали штрафом или поркой розгами, хотя любой мог этого избежать за определенную взятку «сый», которую за неимущих могли заплатить родственники или зажиточные соседи за отработку. При отягчающей ситуации размер взятки доходил до 200 руб., часть из которых паштык передавая уряднику. Наказание (до 25 ударов розгами) осуществляя специальный «шорский экзекутор» - сазол.

Паштык на общественные деньги нанимая работников из числа бедных сородичей для обслуживания своего хозяйства, мотивируя это  собственной занятостью «общественными» делами, и фактически превращая их в батраков или домашнюю прислугу. Некоторые паштыки не гнушались давать деньги в рост под проценты («парыш» т. е. барыш). Нажить же большое богатство при таком лихоимстве паштыкам мешало банальное коллективное пьянство во время многочисленных встреч и праздников [Потапов, 1936, с. 36].

Паштыку принято было оказывать своеобразные почести: во время визита к нему посетитель снимая картуз или шляпу, клал её подмышку и стоял у дверей, пока паштык не приглашая его пройти к столу. Неуважением считалось пересечь ему дорогу, нелестно о нём отзываться, осуждать его приговоры и раскладку им ясака. Верховские, таёжные шорцы неоднократно рассказывали советскому этнографу Л. П. Потапову о жестокости и самодурстве некоторых паштыков, как, например, Сандры Кусургашева c верховьев Мрассу или Кучиге-шева из Тетензы, которые предпочитали передвигаться зимой по замерзшей Мрассу сидя в нартах, которые тащили несколько поддан-ных [Потапов, 1936, с. 237].

Подобно описывал личность паштыков и А. В. Адрианов: «...башлык потерял преж-ние прерогативы и сделался орудием в руках русской земской власти; звание башлыка или, попросту, старосты не наследственно теперь, а передается по выбору членов, входящих в со-став волости, и притом не самостоятельно, а под давлением заседателя, писаря, исправника. Башлык настоящего времени не патриарх, не глава одной семьи, а послушное орудие в руках разных мелких властей, первый и злейший враг народа» [Адрианов, 1884, с. 294].

По сравнению с этими свидетельствами странными выглядят публикации в прессе и научных сборниках современных представителей местной национально-политической элиты о «героической и гуманитарной» роли паштыков в истории шорского народа. Возрожденный ныне институт шорских паштыков мало чем отличается от лидеров национально-культурных центров или фольклорных ансамблей и существует формально.

После административной реформы в Кузнецком уезде в 1912-1913-х гг. все управы кузнецких татар были преобразованы в обычные административные волости с «оседлыми инородцами», что привело не к консолидации, а скорее к миграциям в пределах новых административных образований, разрушению внутриродовых и территориальных связей, потере локальной этничности и ассимиляции в окружении увеличивающегося по численности русского населения в процессе переселенческой политики российского государства. Институт паштыков был упразднен, а с ним и старая форма сбора налогов, традиционное самоуправление и организация системы судопроизводства. Семьи кузнецких «та-таро-шорцев» были административно прикреплены по месту проживания, что улучшило систему учета и сбор налогов. Тем самым было окончательно устранено препятствие для проникновения капиталистических отношений к коренному населению Кузнецкой тайги, что ускорило процесс расслоения шорцев на нищих промысловиков и зажиточных торговцев - танышей. С тех пор в населённых пунктах, особенно с преобладанием русских, стала проявляться межэтническая напряженность. [Садовой, 2003, с. 140]

В результате реформ были образованы: Томская волость (волостное правление в улусе Балбынь), с охватом земель и населения верховьев Томи и вверх по Мрассу до Хомутовских порогов; Мрасская (правление в улусе Усть-Анзас) и Верхне-Кондомская (правление в Кондомском стане) волости, включавшие все улусы с преобладанием «инородческого» крещёного населения верховьев реки Кондомы. С 1915 г. в рамках образованных сельских обществ на основе приговоров шло формирование органов само-управления, выборы должностных лиц и судей из представителей как русских крестьян, так и «татаро-шорцев».

С. У. Ремезов. Лист из Атласа Сибири. Конец XVII в. 

Сибирский казак в походе. Рисунок 1916 г.

Раскопки городища Маяк. 2013 г. Фото Ю. В. Ширина.

Кузнецкий острог. Рисунок из 3-го издания Н. Витзена. 1785 г.

Сдача ясака воеводе. Художник О. В. Фёдоров.

Казачий рейд на стругах для покорения аборигенов.

Карта Кузнецкого уезда. 1736 г.

Схватка казаков с кочевниками.

Карта шорских волостей Кузнецкого уезда конца XIX - начала XX вв. Рис. Е. В. Попова.

Шорские паштыки (со знаком на груди). Фото Г. И. Иванова. 1913 г. АГКМ. Инв. № 15947-66.

Сход в улусе Усть-Анзас. Фото Г. И. Иванова. 1913 г. АГКМ. Инв. № 15947-67.

Проблема этногенеза аборигенов Горной Шории

Источник: Кимеев, В.М., Копытов, А.И. - Горная Шория: история и современность. Историко-этногрфические очерки: монография / В.М. Кимеев, А.И. Копытов. - Кемерово: Примула, 2018. - 600 с.; цв. вкл. 24 с.

Знаменитый тюрколог и этнограф В. В. Радлов первым предложил считать кузнецких татар отдельным народом Саяно-Алтая под этнонимом шорцы и относил их к потомкам «енисейско-остяцких» племен (предков современных кетов). В подтверждение своей гипотезы он приводил енисейскую топонимику в верховьях реки Томи, особенности антропологических признаков и умение шорцев, как и «кетоязычных аринов», добывать и обрабатывать железную руду при их оседлом образе жизни в отличие от соседних тюрок [Радлов, 1989, с. 94]. Подобной же точки зрения придерживался тюрколог Н. А. Аристов, отнесший шорцев вместе с другими группами северных алтайцев к «отюреченным енисейцам и само-едам» [Аристов, 1897, с. 277-456].

Среди современников В. В. Радлова в конце XIX в. было распространено и другое мнение. Так, миссионер Василий Вербицкий пола-гал, что «черневые татары» (куда он включая и предков шорцев) по происхождению «финские племена, но слились с народностью монгольской» или «чудские финские племена, к которым впоследствии приметались и тюркские элементы» [Вербицкий, 1870, с. 10]. «Финским племенем» называли черневых татар (включая и предков шорцев) географы-путешественники и сотрудники РГО, обратившие внимание на их отличительную внешность и одежду [Адрианов, 1884, с. 290; Швецов, 1903, с. 94]. Этнограф В. Г. Богораз считая шорцев реликтовым остатком древней культуры пеших охотников - потомков отюреченных палеоазиатов [Богораз, 1927, с. 42].

Необычную гипотезу о происхождении шорцев высказал кузнецкий краевед Дмитрий Тимофеевич Ярославцев. Согласно легенде, записанной им в низовьях Мрассу, шорцы - это потомки богатыря Шуна, старшего сына первой жены царя Мол-кана с Тобола. Под давлением русских шорцы переселились на реки Мрассу и Кондому через верховья рек Томи, а также Ортона и Шоры. От последней реки они якобы и получили своё современное название. Впо-следствии в результате разделения шорцев на отдельные роды, расселения их по Кузнецкой тайге и контактов с различными другими «народностями», у переселенцев оформились их лингвистические и антропологические локальные особенности [Ярославцев, 1994, с. 83].

Ленинградский этнограф С. В. Иванов сближал рисунки на шорских бубнах и берестяной утвари из музейных коллекций с подобными изображениями у хакасов и телеутов. В то же время орнамент на предметах утвари, одежде (халаты, пояса и рукавицы) шорцев, по мнению автора, аналогичен орнаменту южных хантов, манси, нарымских селькупов и особенно ку-мандинцев, и был выделен им в единый тип [Иванов, 1961, с. 372]. Скульптура шорцев (деревянные лошади, лодки с вёслами, культовые куклы покровителей охоты из музейных собраний) имеет много общего с подобными изображениями у кумандинцев, челканцев, тубаларов. Культовая маска «кочо», употребляемая у некоторых групп шорцев и кумандинцев, сходна по форме с хантыйскими берестяными масками, а изображение на шорских бубнах человека, едущего на санях, аналогично изображению на селькупских бубнах [Иванов, 1954, с. 672].

В связи с развернувшейся с середины XX в. разработкой вопросов этногенеза народов Южной Сибири неоднократно высказывались разноплановые предположения о кыргызском (хакасском) и телеутском происхождении некоторых групп шорцев [Уманский, 1980, с. 282; Потапов, 1969, с. 86].

Антропологи и генетики, не вдаваясь в суть степени этничности и единства шорского этноса, рассматривали вопросы этногенеза шорцев весьма своеобразно. Согласно авторитетному A. И. Ярхо, шорцы вместе с другими народностями хакасской языковой группы имеют енисейско-остяцкое (т. е. кетское) происхождение [Ярхо, 1947, с. 15], что сближало его предположение с гипотезой В. В. Радлова и В. Г. Богораза [Богораз, 1927, с. 42].

Другой известный московский антрополог - B. П. Алексеев, изучая краниологический материал (16 черепов) из поздних погребений на якобы «шорских» кладбищах в бассейне реки Таштып, пришел к выводу, что шорцы оформились на основе этнических групп эпохи бронзы, населявших лесные районы Северного Алтая и «говоривших на самодийских и угорских языках». Тюркизация, как он полагал, не сопровождалась изменением физического типа предков шорцев, что являлось результатом культурных, а не брачных контактов их с тюрками [Алексеев, 1965, с. 86]. Примеча-тельно, что сопоставление краниологических показателей среднемрасской группы шорцев с данными по другим народам Южной Сибири позволило антропологу А. Р. Киму утверждать о наибольшем сходстве шорцев с бачатскими телеутами и о существенном отличии от верхнеабаканских хакасов, хотя другой антрополог, В. А. Алексеев, прежде утверждая обратное [Ким, 1984, с. 192].

Много общего находила в антропологии шорцев с ненцами и хантами генетик Л. О. Би-тадзе [Битадзе, 1994, с. 264]. Весьма любопытны, но расплывчаты и малопригодны для раскрытая этногенеза шорцев исследования со-временных кемеровских генетиков. Так, ими утверждается, что за три последних поколения «...произошло изменение популяционно-генетической структуры» и отмечается «...рост генетического разнообразия при снижении уровня инбридинга». Возникает вопрос, каким образом при проведении анализа шорских фамилий (список которых до сих пор никем точно не исследован и не опубликован) выявились некие тенденции, которые к тому же подтвердились «... в результатах исследования полиморфизма в шорской популяции по данным анализа истинных генетических маркеров» [Лавряшина, 2013, с. 142 143]. Неясным остаётся также, почему некие «горные шорцы Кемеровской области» и абаканские шорцы Республики Хакасии «... демонстрируют одно из самых небольших генетических расстояний друг относительно друга», хотя это противоречит выводам антрополога А. Р. Кима.

Определённый интерес представляют гипотезы об этногенезе шорцев, высказанные на основе археологических находок. В качестве доказательства близости древнего населения городища Маяк к шорцам У. Э. Эрдниевым приведено сходство орнамента глиняных сосудов городища и узоров на берестяной посуде шорцев, а также на воротниках шорских женских платьев. По мнению У. Э. Эрдниева, на этноге-нетическую связь в прошлом предков шорцев и хантов указывают однотипность их жилищ, а также комплексное, неспециализированное хозяйство, реконструируемые по материалам раскопок [Эрдниев, 1960, с. 63].

Много ценных выводов дало изучение этнонимики и топонимики Горной Шории. Так, согласно опубликованной А. П. Дульзоном карте топонимов, на территории современной Горной Шории самодийские названия наиболее распространены по реке Кондоме, а кетские - по Мрассу, Томи и верховьям Абакана. Тюркский пласт, как полагал А. П. Дульзон, наслоился в результате постепенной ассимиляции древнего кето-самодийского населения по всей территории Горной Шории [Дульзон, 1962, с. 78; 1964, с. 250). Известный археолог Л. Р. Кызла-сов, напротив, считал эти топонимы Горной Шории угорскими, а население, проживавшее по рекам Мрассу и Абакану, - отюреченными в ѴІ-Х вв. остатками древней угорской общности [Кызласов, 1959, с. 70-126]. Впрочем, гипотеза Л. Р. Кызласова была подвергнута серьёзной критике [Липский, 1966, с. 105-118].

Краевед-геолог Г. П. Старков считал гидро-ним шор/тор угорским и переводил его как «озеро». Весьма сомнительным выглядит «выявленное» автором сходство саамских и шор-ских бубнов, эстонского (шире - финского) музыкального инструмента «варган», названий божества удмуртов «кереметъ» и шорцев «кёр-мёс», кетского эпонима «олъгыт/улъгет» с име-нем шорского фольклорного богатыря Ольгуде-ка. Сравниваются даже «тибетское» название напитка «арак» с шорским «арака» И уже совсем нелепым выглядят сравнения якобы тибето-бирманских этнонимов с формантом - чин, например, «тибетского племени писачи» с гидронимом Песачсан в бассейне реки Кондома, или «тибето-бирманских» этнонимов качин, куки-чин с шорским этнонимом кечин и даже шорской фамилией Паучинов [Старков, 2013, с. 128].

Наибольшее признание в конце XX в. получили гипотезы лингвистов А. П. Дульзона, А. М. Абдрахманова, А. А. Бонюхова и Э. Ф. Чис-пиякова, которые выделяли четыре субстрат-ных пласта топонимов Горной Шории: кет-ский, южносамодийский, тюрко-монгольский и русский. Шорцы, по их общему мнению, -«дорусская народность», пришедшая «откуда-то со стороны» в места своего нынешнего обитания, где она стала проживать совместно с находившимися здесь «с древних времен» кетскими и южносамодийскими племенами. Причём переселенцы количественно не превышали кетские и южносамодийские племена, так как не сохранилось двойных названий подобно русско-шорским дублетам [Бонюхов, 1971, с. 152-155; Абдрахманов, 1966, с. 159-169].

Новокузнецкий лингвист Г. В. Косточаков бассейн реки Мрассу называет основной кет-ской территорией в Шории в древности. В ни-зовьях Кондомы он выделяет только бассейны рек Амзас, Азас, двух Казасов, Таз, а верховьях -рек Базас, Сайзак, Тузас. В верховьях Томи, также основной территории расселения «древних кетов», кетскими по происхождению он счи-тает все её правые притоки - Кунзас, Амзас, Бельсу, Уса, Тутуяс и все левые притоки до устья Мрассу - Майзас, Калиас, Кийзас и др. Потом-ков кетов он предлагает искать среди родопле-менных названий (эпонимов) современных мрасских шорцев [Косточаков, 2013а, с. 64-65]. Он первым предпринял попытку разобраться с этимологией шорских фамилий [Косточаков, *     2005, с. 11].

На самодийском материале пытался выяснить происхождение отдельных групп шорцев этнограф В. И. Васильев. Он сопоставил шорский эпоним сайин с северосамодийским сойта у тундровых энцев и с южносамодийским сой-ён, предположив, что с приходом тюрок на Северный Алтай (IX в.) «южносамодийский» род шор раскололся и частично откочевал в Саяны, а оттуда на север, где вошел в состав энцев. Оставшаяся на Алтае часть самодийских сородичей, утратив прежний язык и культуру, составила «костяк современной народности шорцев» [Васильев, 1974, с. 139,155].

Ю. В. Ширин, на основании изученных архе-ологических комплексов Горной Шории, выска-зал сомнение в выделении самостоятельного самодийского периода в этногенезе данного региона. Он отметил, что и анализ этноними-ческой и родовой структуры народов Южной Сибири позволяет говорить не о преобладании самодийцев в какой-либо этнической группе, а лишь о незначительном и дробном включе-нии предположительно самодийских родов в их социальную структуру [Ширин, 20016, с. 87].

Крупнейший исследователь народов Южной Сибири этнограф Л. П. Потапов, кроме самодийского, угорского и енисейского компонентов, выделял древнетюркский. Решающее значение тюркскому компоненту в формировании «шорской народности» придавал в своих работах хакасский этнограф В. Я. Бутанаев [Бутанаев, 1990, с. 45; 1992, с. 62]. Новокузнецкий линг-вист Г. В. Косточаков считал Горную Шорию не менее, как колыбелью «древних тюркютов», ссылаясь на некую «тюркютскую легенду», «кузнечное мастерство» и способность «...изготовлять предметы войны и быта...» [Косточаков, 1998а, с. 36-37]. Он предполагал, что тюркюты-теле принесли на КонДому особый диалект современного шорского языка, про-никнув в Шорию тремя путями: с Алтая через «Спасский коридор», из абаканских степей через Июс, Ортон и Кабырзу, а также с низовьев Кондомы через Шорский хребет [Косточаков, 2013а, с. 65]

Весьма оригинальную гипотезу выдвинул в своё время новокузнецкий филолог Э. Ф. Чис-пияков, который предположил, что древней-шими насельниками Горной Шории до кетов и самодийцев было некое «палеосибирское на-селение», пришедшее сюда из соседних степей [Чиспияков, 1993, с. 97].

Если обобщить все эти многочисленные гипотезы о происхождении шорцев, то складывается причудливая и несколько расплывчатая картина.

К кетским элементам причисляют топонимику в бассейне Мрассу и Томи, некоторые при-ёмы охоты и охотничье снаряжение, формы шорских бубнов, ряд лексических особенностей шорского языка, обычай захоронения детей на деревьях и в пнях, элементы культа медве-дя, почитание берёзы в шаманстве. Кроме этого, о родстве кетов и шорцев свидетельствует якобы почитание у енисейских кетов божества Мать-Том и широкое развитие кузнечества.

К самодийским по происхождению относят эпонимы шор и сайин, некоторые сюжеты ри-сунков на бубнах, топонимику в бассейне Кондомы.

К угорскому компоненту принято относить общие для шорцев и угров некоторые измери-тельные и описательные антропологические признаки, покрой и орнамент распашной мужской и женской одежды, домашний очаг с трубой из прутьев, обмазанных глиной, срубы-амбарчики на высоких столбах, криволинейный орнамент на глиняной посуде, а также изображена духов, предков на шаманских бубнах.

Общим выводом исследователей стало довольно обобщённое утверждение о том, что формирование шорцев происходило на территории верховьев Томи с населением разнообразного состава, где на протяжении многих веков менялись различные этнические волны. Современная территория расселения шорцев со второй половины I тыс. н. э. входила в область языкового, политического и культурного влияния мощных социальных объединений тюркоязычных народов раннего средневековья: древних тюрок, уйгуров, кыргызов. Не позднее начала II тыс. н. э. территория Притомья стала активно заселяться тюрками кыпчакской языковой группы, что привело к этнокультурной ассимиляции местных разноязычных групп. Монгольские завоевания не внесли радикалъ-

Кыргызская землица. XVII - нач. XVIII вв.

ных изменений в этнокультурную ситуацию верховьев Томи. Наибольшее влияние на на-селение Мрассу, Кондомы и верховьев Томи оказали енисейские кыргызы, а в низовьях Кондомы и ниже её устья по Томи - приобские телеуты.

Очевидно, что дальнейшие попытки иссле-дования этногенеза шорцев как единого этническое целого с подбором случайно отобран-ных «артефактов» обречены на неудачу. Правильное было бы структурировать этнический состав и рассматривать проблему этногенеза по отдельным этнолокальным группам исто-рических предков шорцев, состоящим к началу XX в. из кровнородственных вторичных родов-сёоков и болыпих семей тёлей.

Принято считать, что в состав двух крупных этнотерриториальных групп предков шорцев в начале XX в. - горнотаёжных бирюсинцев (мрасская и верхнекондомская группы) и ле-состепных абинцев и верхотомцев входило несколько этнолокальных групп со своим го-вором и особенностями традиционной культуры. Внутри этих групп и следует проследить расселение сёоков и тёлей, а через эпонимы -решать проблему формирования этноса.

Из всех эпонимов, отмеченных исследовате-лями в конце XIX - начале XX вв. в верховьях реки Томи, а также по Мрассу и Кондоме, в состав шорского этноса можно включить только 14 (а не 17, как мною предполагалось прежде) наименований: 1) шор (с подразделениями кара-шор, сары-шор, ак-шор), 2) таеш (таяш или узют-шор), 3) кечин, 4) кый (кой), 5) кобый, 6) кызай (кызыл-кая), 7) карга (сунг-карга и танг-карга), 8) челей (селей), 9) чедибер (четтибер, ите-бер), 10) калар, 11) аба (таг-аба и кара-аба), 12) себи, 13) тарткын, 14) кереш.

Хакасы- тадарлар, устаревшее - минусинские, абаканские,енисейские, ачинские татары.Тюркский народ России, проживающий в Южной Сибири на левобережье Хакасско-Минусинской котловины. Традиционная религия- шаманизм, в XIX веке многие были обращены в православие часто принудительно.Численность всего примерно 75 000чел.
В 1604-1703 годах кыргызское государство, располагавшееся на Енисее, подразделялось на 4 владения (Исарское, Алтырское, Алтысарское и Тубинское), в которых сформировались этнические группы современных хакасов: качинцы, сагайцы, кызыльцы и койбалы.
До революции хакасов называли татарами (минусинскими, абаканскими, качинскими). В то же время в документах XVII -XVIII веков Хакассия именовалась Кыргызская земля или Хонгорай. В качестве самоназвания у хакасов употребляется -хоорай или хыргыс-хоорай.
В XVII-XVIII веке хакасы проживали в Минусинской котловине разрозненными группами и находились в зависимости от феодальной верхушки енисейских кыргызов и монгольских алтын-ханов. В первой половине XVIII они были включены в состав Русского государства. Территория их проживания была поделена на «землицы» и волости, во главе которых стояли башлыки или князьцы.
Термин «хакас» появился лишь в 1917г которое было образовано от слова «Хягас», упоминавшегося в древности в китайских летописях.
20 октября 1930 года в Красноярском крае была образована Хакасская автономная область, а в 1991 году была образована республика Хакассия, вошедшая в состав России.
Быт хакасов.Традиционным занятие хакасов является полукочевое скотоводство. Они разводили крупный рогатый скот, овец и лошадей, из-за чего и назывались иногда -трёхстадным народом. Местами разводили свиней и домашнюю птицу.
Не последнее место в хозяйстве хакасов занимала охота, считавшаяся исключительно мужским занятием. А вот земледелие было распространено лишь в некоторых районах, где основной посевной культурой являлся ячмень.
Женщины и дети в прежние времена занимались собирательством съедобных коренья кандыка и сараны, орехи. 
Основным видом хакасских селений были аалы -объединения 10-15 хозяйств- родственных. Поселения подразделялись на зимние -хыста, весенние частаг, летние чайлаг, осенние кустег. Хыстаг обычно располагался на берегу реки, а чайлаг в прохладных местах у рощ.Жилищем хакасов была юрта -иб. До середины XIX века бытовала переносная круглая каркасная юрта, которую летом покрывали берестой, а зимой ещё и войлоком. В позапрошлом веке распространились стационарные срубные многоугольные юрты. В центре жилища был расположен выложенный из камня очаг, над которым в крыше делали дымовое отверстие. Вход располагался с восточной стороны.
Традиционной пищей хакасов служили мясные и молочные блюда. Наиболее распространёнными блюдами были мясные супы угре и бульоны мун. Праздничное блюдо - кровяная колбаса хан-сол. Традиционный напиток-айран, приготовлялся из кислого коровьего молока.
Культура хакасов-основные праздники хакасов были связаны с земледелием и скотоводством. Весной хакасы отмечают Урен Хурты- праздник убиения зернового червя, традиции которого были призваны охранять будущий урожай. В начале лета отмечают Тун Пайрам - праздник первого айрана - в это время появлялось первое молоко. Праздники обычно сопровождаются спортивными состязаниями, которые включают конные скачки, стрельбу из лука, борьбу и прочее.
Наиболее почитаемым жанром хакасского фольклора является героический эпос Алыптыг нымах, исполняемый под аккомпанемент музыкальных инструментов. Героями песен являются богатыри алыпы, божества, духи. Сказители пользовались в Хакасии уважением и кое-где даже освобождались от налогов.
В старину у хакасов был развит шаманизм. Шаманы камы также выполняли функции лекарей. На территории Хакасии сохранилось множество культовых мест, где совершались жертвоприношения (обычно баранов) духам неба, гор, рек. Национальной святыней хакасов является Борус — вершина на Западных Саянах.

Источник: https://www.facebook.com/groups/256636881107094/permalink/1217949584975814/

Кыргызский правитель именовался «ажо» (ажэ). Судя по китайским источникам, «ажо» (ажэ) – и титул, и клановое имя правящего дома кыргызов в VIII-IX веках. Среди учёных до сих пор не сложилось единого мнения о значении этого кыргызского слова, переданного в китайской форме. В древнетюркских памятниках письменности VIII века неоднократно встречаются сведения о «степных азах». Согласно мнению тюрколога И.В. Кормушина, часть азов обитала по южную сторону Западного Саяна, а другая, главная часть, базировалась на север от Саян, на территории современной Хакасии, в непосредственной близости от кыргызов. В 711 году, во время военного похода тюркского царевича Кюль-Тегина на кыргызов, в качестве проводника через Когменские горы (Западные Саяны) был найден человек «из степных азов» (чолги аз эри). Он сам утверждал, что его «родная земля – Аз» (Аз йирим). Исходя из контекста становится ясным, что азы обитали не в таёжных массивах Западных Саян (Когмены), а, как следует, в степных просторах Предсаянья, т.е. долине Абакана.

В культуре енисейских кыргызов хорошо представлены предметы декоративно-прикладного и изобразительного искусства. Анализируя материалы кыргызской торевтики, С. В. Киселев усматривал в ней реминисценции скифо-сибирского звериного стиля и наследие традиций таштык-ской культуры [Киселев, 1951, с. 349.] В то же время он отмечал и влияние искусства сасанидского Ирана и империи Тан на развитие художественной обработки металла на Енисее. В развитии кыргызского прикладного искусства С. В. Киселев выделял два этапа: VI—VIII и ІХ-Х вв. По его мнению, для обоих этапов были характерны одни и те же «черты художественного развития» [Киселев, 1951, с. 360.]

В предметном комплексе кыргызской культуры VI-VIII вв. представлены поясная и сбруйная фурнитура, орнаментированные удила и стремена, накладки седел, пиршественная посуда. Среди поясных бляшек и пряжек встречаются изделия широко распространенных «общетюркских» форм с гладкой поверхностью, лишенные орнамента. Однако у кыргызов в эпоху чаа-тас были распространены и следующие орнаментированные изделия: прорезные бляхи-оправы, накладки и бляшки, украшенные растительным орнаментом в сочетании с розетками, цветками смоквы и гроздьями винограда. На бляшках встречаются изображения хищника, терзающего барана, и парные фигуры фантастических хищников. На бляшках из Копенского чаа-таса встречаются изображения крылатых хищников, фениксов, уток, скрестивших шеи, рыб.

Археолог JI. А. Евтюхова подчеркивает сходство этих мотивов с изображениями на пиршественной посуде сасанидского Ирана [Евтюхова, 1948, с. 46.] В Копенском чаа-тасе обнаружена подвесная сердцевидная бляха с прорезным растительным орнаментом, с изображением человеческой личины и двух голов драконов с лунными дисками в зубах, многочисленные бляшки с орнаментом в виде распустившихся цветов и растительных побегов, подвесные бубенцы.

Сложен вопрос о происхождении золотой и серебряной пиршественной посуды, украшенной сложным растительным узором и изображением грифов, терзающих рыбу. JI. А. Евтюхова отмечает иранские и китайские элементы в орнаментации этой посуды. В Копенском чаа-тасе обнаружены замечательные бронзовые рельефы, изображающие сцену богатырской охоты всадника с луком на тигра, барса и копытных зверей. Подобный сюжет характерен для сасанидского Ирана. Однако изображения гор и облаков свидетельствуют о переработке сюжета из танского Китая [Евтюхова, 1948, с. 47.]

В целом кыргызская торевтика эпохи чаа-тас значительно отличается от синхронных комплексов древних тюрок. В ней не представлен геральдический стиль, но широко распространены растительные, антропоморфные и зооморфные сюжеты, характерные для VIII—X вв. Кыргызская торевтика разнообразнее по составу, чем предметы древнетюркской и уйгурской. В ней отчетливее прослеживаются элементы иранского и китайского влияния.

Кыргызская торевтика эпохи «великодержавия» (ІХ-Х вв.) выделяется из общего комплекса художественно обработанных металлических изделий и представлена многочисленными находками в Туве. Образцы подобной торевтики встречены практически по всей территории распространения кыргызской культуры в эпоху ее максимального расцвета: от Прииртышья до Восточного Забайкалья и от таежной зоны Сибири до Восточного Туркестана [Худяков, 1996, с. 183-186.]

Художественной обработке подвергались предметы поясной и сбруйной фурнитуры, перекрестья, навершия, обоймы, петли и обкладки ножен клинков, оковки седел, пиршественная посуда. Подавляющее большинство предметов изготавливалось из бронзы, иногда покрывалось позолотой. Дорогие изделия делались из золота и серебра. Орнаментировались поясные бляхи, накладки, наконечники ремней, подвесные бляхи, обоймы, бляхи-распределители, пряжки, зажимы, накладки каптаргаков (т. е. кожаных кисетов).

В этот период у кыргызов были широко распространены разнообразные мотивы растительного орнамента: извивающиеся побеги с завитками, листьями, бутонами или распустившимися цветами лотоса, смоквы, фоздьями винограда. Зооморфные и антропоморфные сюжеты встречаются в виде самостоятельного изображения или в сочетании с растительным орнаментом. На бляшках представлены изображения крылатых львов, оленей, горных козлов, лошадей, грифов, петухов, фениксов, уток, гусей, рыб.Часто фигуры животных изображены парами, противостоящими, скрестившими шеи. Некоторые  изображения птиц очень стилизованы под растительные фигуры.

Антропоморфные сюжеты представлены личинами в островерхих головных уборах, с раскосыми глазами, широко раскрытым ртом, усами и бородой, а также подвесками в виде всадников в панцирях или халатах, с копьями и колчанами. На бляшках встречаются антропоморфные фигуры в коронах, иногда парами или по трое. В качестве орнаментального сюжета использовались бубенцы, буддийские и манихейские религиозные символы: узел бесконечности, пламенеющая жемчужина, цветок смоквы, лотос. Встречаются крестообразные фигуры с расширяющимися концами, напоминающие несторианские кресты.

При оценке эстетической значимости орнаментальных мотивов исследователи склонны выделять господство растительных сюжетов, орнаментализм, связь с религиозной символикой. Обилие и разнообразие сюжетов свидетельствуют о бурном расцвете художественной обработки металлических изделий в кыргызской культуре в эпоху «великодержавия». Однако рост количества сюжетов происходил за счет заимствования инокультурных образцов, которые в значительной мере стали определять характер всего орнаментального спектра. Основной поток заимствований шел из иранского культурного мира, в том числе из Согдианы и Восточного Туркестана. Значительное влияние на выбор сюжетов орнаментации торевтики оказывали контакты кыргызской знати с представителями прозелитарных религий - зороастризма, манихейства, буддизма и несторианства. Ряд элементов орнаментации кыргызской торевтики, возможно, восходит к согдийским орнаментальным традициям. Так, например, золотая пиршественная посуда из Копенского чаа-таса с явными чертами согдийских элементов орнаменталистики может датироваться IX в. н.э. [Маршак, 1971, С. 54-57.]

Кыргызы не хоронили наиболее ценные предметы сопроводительного инвентаря в могилах, а прятали их в тайники, расположенные рядом. Это делалось для того, чтобы охотники за золотом не завладели сокровищами.

Даже русские бугровщики не смогли разгадать секрет чаа-тасов, ибо раскапывали, как правило, все курганы в центре захоронения. Благодаря предусмотрительности кыргызов, тайники уцелели, а тайна чаа-тасов была раскрыта только в советское время.

Обнаружение кладов-тайников советскими археологами было больше чем сенсация. Находки из Копенского чаа-таса буквально потрясли весь мир, в корне изменив представления о кыргызском искусстве и в целом об уровне средневековой цивилизации Саяно-Алтая.

В 1940 году даже самые ярые пессимисты смогли убедиться в реальности существования легендарных сокровищ Минусинской котловины.

Чаа-тасы (дословно с хакасского языка означает «камень войны») получили свое название за большое количество вертикальных каменных плит, врытых вокруг каменных курганов. По древним легендам, они представляли врезавшиеся в землю скальные обломки, которые кыргызские богатыри бросали в неприятеля. Истории о подвигах средневековых героев сохранились вместе с преданиями о несметных сокровищах чаа-тасов. Легенды гласили, что духи могучих воинов охраняют под непреступными каменными плитами курганов золото, завоеванное в сражениях.

Рассказы о спрятанном золоте подвигли искателей сокровищ на грабительские раскопы многочисленных курганов Хакасии . Еще во времена золотой лихорадки XVIII в. Копенский чаа-тас, как магнитом, притягивал к себе грабителей всех мастей. Самые опасные - бугровщики - не оставили ни одного «живого» места, разграбив многие могилы археологического памятника. Попав сюда и по достоинству оценив запасы драгоценного металла, здесь навсегда остался проявлять свои «способности» некоронованный король бугровщиков - Селенга.

1 октября 1739 года, пораженный невероятными рассказами о бугров-щике, с ним лично встретился ученый И. Ф. Миллер. Селенга жил в подземной лачуге у древнего кладбища на левом берегу Енисея в местечке Копен-Карагас близ деревни Абакано-Перевозной (ныне д. Абакано-Перевоз Боградского района Республики Хакасия). Здесь находилось множество древних могил, в которых издавна в значительном количестве находили золотые и серебряные вещи. Легендарный Селенга занимался ограблением древних погребений. Он прибыл в эти места из города Селен-гинска, от названия которого и получил свое прозвище. О знаменитом буг-ровщике ходили легенды, будто бы он видит сокровища сквозь толщу земли, чувствует золото по запаху.

Как рассказал Селенга И. Миллеру, уже более тридцати лет он провел среди здешних могил, устроил себе тут землянку и отлучался лишь за тем, чтобы променять в кабаке кое-что из своих находок на водку. Появления Селенги всегда с нетерпением ожидали местные торговцы, которые знали, что старик всегда платит за покупки серебром и золотом. Подвыпив, старик часто хвастался окружающим своими находками, вызывая у них зависть и удивление.

Селенга грабил беспрерывно могилы разных эпох. Старик копал всегда один: киркой поднимал большие камни, а лопатой выгребал из могил содержимое. Под старость у него отсохла левая рука, тогда он стал привязывать к ней лопату и, налегая на нее грудью, копал землю.

Рассказывая о своих находках И. Миллеру, Селенга сообщил, что чаще всего серебро и золото, причем «большей частью в слитках», попадалось ему под плоскими каменными насыпями среди пепла. Видимо, речь шла о средневековых могилах кыргызов, которые сжигали своих умерших в одежде и украшениях. При этом различные металлические украшения при сжигании превращались в слитки.

Бугровщиками разрушена масса исторических памятников. Однако с другой стороны, они, сами того не подозревая, находками уникальных золотых, серебряных и бронзовых изделий заявили о существовании в Южной Сибири высококультурной цивилизации. О происхождении кыргызского феномена выдвигались самые невероятные гипотезы. Ученый И. Миллер связывал кыргызскую цивилизацию с древним народом - самонеянами, которые были изгнаны из Индии браминами. А французский коллекционер и ценитель искусства Бальи считал, что «Атлантиду Платона напрасно искали на дне океана, в действительности же она находится в просторной Минусинской степи». (Шавыркин, 2005, с. 13.)

Драгоценные изделия находились не только в усыпальницах, но и в специальных тайниках, расположенных вне погребальных камер. Многие сокровища кыргызов спасло то обстоятельство, что бугровщики прокладывали узкий грабительский лаз в центре могилы и поэтому тайников с золотом не задели, а смогли завладеть только содержимым погребальных камер. Раскрыть тайну древних кыргызов удалось лишь в советское время широкомасштабными раскопками археологов.

В 1937-1940 годах известные ученые С. В. Киселев и Л. А. Евтюхова предпринимают раскопки Копенского могильника. Ничего не предвещало сенсаций, так как все курганы имели следы ограблений. Но в отличие от бугровщиков, в интересах науки археологи делали раскопы курганов по всему периметру. Это обстоятельство сыграло решающую роль в раскрытии секрета чаа-таса. В результате раскопок археологи обнаружили несколько непотревоженных тайников с самыми настоящими сокровищами. Причем один из тайников находился буквально в нескольких сантиметрах от края грабительского лаза.

Содержимое тайников превзошло самые смелые ожидания археологов. Никто из исследователей ранее не находил подобных сокровищ. Золото появлялось из тайников как грибы после дождя: золотые нашивные и наременные бляхи, массивная золотая бляха от пояса с растительным орнаментом, обрывки золотых листков, золотые серьги и браслет, бляхи от сбруи, ножен меча и отделки колчана из серебра и золота.

Но самой дорогой находкой была средневековая посуда: четыре золотых кувшина на серебряном блюде и золотая тарелка. Посуда была просто великолепна: «Два из кувшинов покрыты рельефным растительным орнаментом, среди которого фантастические птицы, терзающие рыб. На двух других сосудах изображений нет, но зато на их днищах есть надписи, сделанные орхонскими письменами, в которых речь идет о дани, принесенной господину: «Бегское серебро мы дали» и «Золото... дар Ача». [Киселев, 1951, с. 66.] На тарелке также имеется изображение фантастических птиц и цветов. Вес четырех золотых сосудов составил 2352,6 грамма, серебряного блюда - 2070,5 грамма, золотой тарелки - более 500 граммов.

Большое количество золотых кладов на территории Минусинской котловины объясняется, во-первых, богатыми и доступными месторождениями золота, которые начали разрабатывать с древнейших времен и, во-вторых, многочисленными экстремальными и чрезвычайными ситуациями на протяжении всей истории региона. Таким образом, по воле людей золото оказалось в бесчисленных курганах и потайных местах.

В 1846 году жителями д. Верхняя Биджа на горе Калмыковой, расположенной в 3,5 км от селения, были разрыты курганы с каменными насыпями, под которыми нашли более двадцати серебряных сосудов. [Вадец-кая, 1981, с. 18.] В 1934 году около п. Капчалы в Уйбатской степи археолог Минусинского музея В. П. Левашова в могилах обнаружила золотой браслет, сбруйные наборы из золотых, серебряных и бронзовых украшений, серебряные украшения пояса, деревянные статуэтки баранов с серебряной и бронзовой обкладками туловища и с золотой обкладкой головы. В 1936 году при раскопках огромного могильного поля в 6 км от ст. Уйбат в тайниках были найдены серебряный сосуд с надписью, стремена, покрытые инкрустированным серебром, железные удила, украшенные головами баранов и растительным узором с золотой насечкой, позолоченная фигурная бляха-накладка, деревянная фигурка барана, обложенная листовым золотом. [Вадецкая, 1981, с. 19.] В 1964 году на левом берегу Енисея близ села Батени, в 140 км к северу от г. Абакан, при раскопках могильника ІХ-Х веков Красноярской археологической экспедицией были обнаружены серебряная чарка с золочеными рисунками и уйгурской надписью, бронзовая чаша с орнаментом, тисненые серебряные бляшки, украшавшие пояс кыргызского чиновника.

К редким находкам относятся золотые серьги в виде миниатюрных полых фигурок полуобнаженных женщин, крепящихся к пластине с нимбом, крыльями и загнутым хвостом, окантованные витой проволокой. Они были найдены в могильнике, расположенном рядом с аалом Койба-лы. К нимбу и крыльям на цепочках прикреплены миниатюрные шарики. К каждой серьге крепилась подвеска в виде объемного полого бутона цветка, вероятно лотоса, с шариками на цепочках. Эти фигурные серьги напоминают скульптурные изображения Гаруды (по-хакасски «Хан кире-ти»), персонажа индуистского и буддийского пантеона. Койбальские серьги имеют следы починки. Вероятно, они использовались в качестве женских украшений длительное время. [Худяков, 1998, с. 67-68.]

В начале 1990-х годов на протяжении нескольких лет одним из местных жителей в районе бывшей д. Копены найдены уникальные предметы древних кыргызов: штампованная бляха с изображением воина-всадника, стреляющего из лука; 10 блях с изображениями кабана, тигра, льва, козы; около 80 бронзовых и около 10 золотых и серебряных поясных и ременных блях с уникальными образцами торевтики енисейских кыргызов: изображениями «пылающих жемчужин», лотосов, фениксов, парных рыб. В 2006 году в районе Абакано-Перевоза Боградского района Республики Хакасия найден средневековый серебряный пояс - комплект накладных пряжек пояса, сам кожаный ремень не сохранился.

Ценность этих археологических находок определяется не только тем, что они сделаны из драгоценных металлов, но и высокими художественными достоинствами. Некоторые из кыргызских предметов покрыты богатой накладной или чеканной орнаментацией. Орнамент состоит из растительных узоров и звериных мотивов. Все изделия подобного рода являются уникальными. Они обычно сопровождали могилы знатных людей.

О кладах Минусинской котловины сложено немало древних преданий, красивых легенд, невероятных историй. Каждая из них по-своему интересна и не похожа на другие. Изучение причин и условий рождения преданий и легенд однозначно свидетельствует, что в большинстве случаев они возникают на основе реальных исторических событий и фактов. Поэтому сообщения, идущие из глубины веков о богатствах, хранящихся в земле Хакасии, заслуживают пристального внимания. Порою сведения о сокровищах Хонгорая уходят своими корнями в глубокую древность. Некоторым преданиям несколько сотен, а другим, может быть, и тысяч лет, однако они по-прежнему вызывают большой интерес людей.

Например, существует легенда, согласно которой в одной из двух пещер горы Тепсей замурован клад кыргызов рода Марьясовых. Особую ценность представляют серебряные таблички с орхоно-енисейскими надписями, спрятанные в сундуках. Косвенно наличие клада подтверждает находка на Тепсее двух каменных львов, которые находились у входа в пещеры Марьясовых. Сегодня эти львы хранятся в Минусинском краеведческом музее им. Н. Мартьянова.

Золото, согласно представлениям хакасов, находится в ведении горных духов. Они его стерегут. Отблески золотого огня «алтын оды» порой виднеются ночью в степи в виде красного пламени. Счастливец, увидевший такие отблески, должен на это место бросить свой головной убор или кушак и три раза тыльной стороной руки хлопнуть по земле со словами: «Я хозяин!». Потом окропить место вином для ублажения горных духов и только затем приступить к добыче золота. В противном случае оно исчезнет.

Хакасы верили, что захороненное золото не лежит на месте и имеет способность исчезать. Поэтому клад надо зарывать обязательно в паре с посторонним предметом. Если спрятать золото с костями зверей, то оно будет ходить, приняв облик зверя, если оно будет захоронено с костями домашнего скота, то будет встречаться в образе животного. Ночью, при встрече с подобными животными, надо произнести: «Если ты злость - то стань злостью, если ты золотой клад - то стань золотом!». Потом на это место надо бросить что-нибудь из своей одежды. Наутро, где отыскивали брошенный предмет, находили клад. [Бутанаев, 2003, с. 43.]

Среди хонгорцев широко бытует легенда о золотом кладе Оджен-бега. Накануне присоединения Хонгорая к России, во время угона кыргызов в Ойратскую землю, глава черноголового народа князь Од-жен-бег приказал захоронить свою казну. Девять конских вьюков золота, золотой трон (алтын сірее) и золотой жеребец (алтын хулун) были зарыты в междуречье Июсов под горой Сарыг хая (Желтая скала). С тех пор кызыльцы, на территории которых находится клад, под покровительством духов-хранителей золота зажили счастливо. Однако ежегодно в жертву золотому жеребцу необходимо было забивать соловую кобылицу. В конце концов кызыльцы решили выкопать и забрать себе золотой клад Оджен-бега. На горе Сарыг-хая они прорыли глубокий колодец, но вместо золотого жеребца они выкопали конский череп. Тогда с возмущением кызыльцы бросили его через Белый Июс в сторону качинских поселений. Вдруг конский череп превратился в селезня (когін ортек) и над Июсскими степями разнеслось проклятие: «Вы перестали почитать предков. Поэтому счастье кызыльцев (хызыл чон ырызы) пусть перейдет к качинцам!» После этого ка-чинцы стали жить богато, а кызыльцы обеднели.

Для того, чтобы достать клад Оджен-бега, нужно было в качестве выкупа принести на заклание желтую овцу, соловую кобылицу и рыжую девушку.

Согласно хонгорской мифологии, в последний год мира золотой жеребец оживет и на золотом троне снова воссядут черноголовые правители Хонгорая. [Бутанаев, 2003, с. 44.]

У кыргызов в эпоху раннего Средневековья практиковали резьбу по кости, дереву, бересте. Однако из-за погребального обряда кремации в курганах кыргызской культуры подобные предметы почти не сохранилось. Их находки единичны. В одном из курганов Уйбатского чаа-таса найдены остатки берестяного туеса с резным орнаментом в виде человеческой личины, фигуры верблюда и спирального узора [Евтюхова, 1948, рис. 24.]

В погребениях Уйбатского чаа-таса и могильника Капчалы I найдены деревянные скульптуры баранов, обложенные золотой фольгой . Эти предметы восходят к таштыкской культурной традиции [Евтюхова, 1948, с. 27.]

У кыргызов в эпоху чаа-тас была развита орнаментация керамической посуды. На сероглиняных гончарных вазах преобладал штампованный елочный орнамент в виде двух или трех горизонтальных полос по тулову, соединенных ломаной линией или завитками в виде бараньих рогов. Значительно реже встречаются сердцевидные фигуры. На некоторых сосудах с помощью резьбы нанесены тамги.

В эпоху «великодержавна» (ІХ-Х вв.) в связи с широкой миграционной активностью кыргызского населения и подвижным образом жизни керамическая посуда теряет свое значение. В памятниках ІХ-Х вв. гончарные вазы встречаются очень редко. Они орнаментированы полосами штампованного елочного или ромбического орнамента по тулову и на плечиках сосудов. Иногда полосы соединены завитками.

Лепная посуда почти не орнаментировалась. На лепных вазах встречаются полосы резного орнамента в виде ломаной линии, соединяющей две горизонтальные линии. На баночных сосудах встречаются шишечки-налепы с четырех сторон по венчику. Очень редко встречаются сосуды с росписью, напоминающей цветную поливу.

В изобразительном искусстве кыргызов доминировала резная техника нанесения рисунков и контурная манера изображения фигур людей и животных. До недавнего времени к кыргызской культуре в Минусинской котловине относили все петроглифы, выполненные резной техникой. После открытия тепсейских плакеток с резными многофигурными композициями выяснилось, что многие минусинские петроглифы, выполненные гравировкой, относятся к таштыкской культуре.

Наиболее ярким памятником кыргызского наскального искусства является Сулекская писаница. Резные рисунки Сулека отличаются большой тщательностью. Мастера очень хорошо владели инструментом, практически не допуская неточностей или схематизма. Тонким стальным остриём кыргызские рисовальщики создали на скальных плоскостях резные изображения скачущих на конях всадников, бегущих оленей, борющихся зверей. Особенно привлекают внимание своей выразительностью изображения сулекских тяжеловооруженных всадников. Закованный с ног до головы в латы, с круглой бляхой на груди, с луком и колчаном за поясом и с множеством оружия в правой руке, воин направляет копьё, украшенное маленьким знаменем, на коленопреклонённого стрелка. Встречаются изображения пеших и конных легковооруженных воинов и охотников, женских фигур в трехрогих головных уборах, дерущихся верблюдов, верблюдов с повозкой, оленей, аргали, косуль, собак, волков, птиц и др. Рисунки панцирных всадников выполнены с особой тщательностью. На изображениях выделены плюмажи, шлемы, панцири, щитки-зеркала, копья с наконечниками и флажками, боевые топоры, луки в налучьях, колчаны. Детально прорисована конская сбруя, в том числе седла, потники, нагрудные и подшейные ремни, поводья, узда с трензелями. У лошадей выстрижена зубцами грива, подвязан узлом и заплетен хвост, на крупе показана тамга. У одного всадника изображены черты лица, глаза, нос, открытый в крике рот, округлый подбородок.

Для кыргызской петроглифики характерна гиперболизация функциональных черт персонажей. У всадников показан мощный торс и слабые ноги. Однако достаточно высокая техника резьбы по камню позволяла детализировать изображения и добиваться большой выразительности. В отдельных случаях заметно стремление передать индивидуальные черты некоторых персонажей. Менее значимые персонажи изображались более схематично.

Кыргызские петроглифы тематически разнообразны. Наряду с батальными и охотничьими сюжетами на них имеются бытовые, жанровые сцены. Например, перекочевка на верблюдах, бой верблюдов. Последний сюжет известен в Средней Азии с эпохи бронзы. Он был популярен и в гуннское время.

В кыргызской культуре отсутствует монументальная скульптура, хотя в мелкой пластике имеются скульптурные изображения, например, фигурки баранов, обернутые золотой фольгой.

Итак, в художественной обработке металла у кыргызов прослеживаются традиции звериного стиля гунно-сарматской эпохи, которые просуществовали вплоть до ІХ-Х вв. в виде реминисценций. Дальнейшее развитие кыргызской орнаменталистики происходит благодаря распространению зооморфных и ихтиоморфных сюжетов, заимствованных из иранской, согдийской и китайской торевтики. Следует отметить, что на территории Минусинской котловины в результате археологических раскопок найдены десятки серебряных кубков, серебряных чаш и серебряных кувшинов. Все они датируются ѴІ-ХІІ веками и свидетельствуют о «серебряной» культуре кыргызов. К концу I тыс. н.э. кыргызское искусство достигло наивысшего расцвета и оказывало существенное влияние на окружающие иноэтничные племена, обитавшие в Южной Сибири.

Для кыргызских кочевников в целом характерны общие черты в осмыслении социальной реальности, выразившиеся в эстетизации воинской доблести. Все виды художественной деятельности номадов были в той или иной мере ориентированы на освящение военно-дружинного жизненного идеала. Изображения средневековых панцирных всадников и боевых коней - это апофеоз военного профессионализма и воспевания изобразительными средствами оружия и военного снаряжения.

Источник: Очерки истории Хакасии ( с древнейших времен до современности) / гл.ред. В.Я. Бутанаев; научн.ред. В.И. Молодин.  Абакан. Издательство Хакасского государственного университета им. Н.Ф. Катанова, 2008. - 672 с. Илл.

Кыргызы на протяжении Средних веков в целом оставались шаманистами. Их религиозные культы возникли в условиях родового уклада, задолго до образования их государства. Китайские хронологи династии Тан при описании страны «Хягас» отмечали: «Жертву духам приносят в поле. Для жертвоприношения нет определенного времени. Шаманов называют гань (кам)». [Бичурин. 1950. с. 353.] Служителей шаманских культов тюрки Саяно-Алтая до сих пор называют «кам» (по-хакасски - «хам». Камы привлекались для участия в совершении ритуалов, связанных с беременностью женщин, рождением детей, смертью человека и т. д.

Шаманами периодически проводились родовые жертвоприношения с использованием культовых инструментов для получения от горных духов защиты от невзгод своим соплеменникам. В сочинении «Украшение известий» персидского автора Гардизи, написанном в XI в. н.э., кыргызские служители культов представлены следующим образом: «Среди них есть люди, которые называются фагинунами [т. е. шаманами - В. Б.]; каждый год они приходят в определенный день, приводят всех музыкантов и приготовляют все для веселого пира. Когда музыканты начинают играть, фагинун лишается сознания; после этого его спрашивают обо всем, что произойдет в том году: о нужде и изобилии, о дожде и засухе, о страхе и безопасности, о нашествии врагов. Все он предсказывает, и большею частью бывает так, как он сказал». [Бартольд, 1973, с. 48.]

Почитание родовых гор было связано с представлением о горных Духах, от которых, якобы, произошли далекие предки жителей Среднего Енисея. На горных перевалах в честь духов-хозяев насыпались священные каменные груды - «обаа». Каждый проходящий путник обязан был почтить их своим преподношением. Как правило, мужчины бросали камни, поднятые во время восхождения, а женщины втыкали со стороны востока ветви от берез. Если человек впервые проходил через перевал, то он обязательно должен был повязать священный флажок (по-хакасски «чалама») на шесты, воткнутые в груды «обаа», иначе его жизненный век сократится. При наличии вина присутствующие троекратно по солнцу обходили священную груду камней и окропляли «обаа» спиртным. Согласно хакасским легендам, почитаемые насыпи на перевалах были сооружены во времена Кыргызского государства и поэтому иносказательно называются «кыргызскими камнями» (по-хакасски «хыргыс тастары»),

В отличие от тюрков и половцев среди кыргызов не получил широкого распространения обычай сооружать каменные статуи в честь своих предков. На территории Хакасии насчитывается не более десятка изваяний, относящихся к средневековому периоду. Среди них самым почитаемым являлся истукан «Иней-тас» (букв, бабий камень) или «Хыргыс-иней» (т. е. кыргызская праматерь), находившийся в скальной нише горы «Иней таг» по р. Ни-ня. Он располагался в сидячем положении, поджав ноги по-турецки, и держал в руках округлый сосуд. Лицо статуи, как утверждали хакасы, носило явно выраженные монголоидные черты. Каменная фигура «Иней-тас» являлась изображением праматери кыргызов, от которой зависела судьба потомков. При всеобщем благоденствии статуя пребывала в спокойном состоянии. Но если кыргызскому роду грозило несчастье, то она, якобы, поворачивалась в сторону ожидаемой напасти. Изваяние несло в себе жизненную силу народа и выступало покровителем кыргызского благополучия. Идолу «Иней-тас» летом на новолуние совершалось ежегодное жертвоприношение. В заклание приносилось девять белых барашков с черной головой. На каменном столике перед кыргызской праматерью - «Хыргыс-иней», раскладывали ритуальные приношения: семь бочонков никем не пробованной молочной водки «араки», семь кусков жертвенного мяса, семь прессованных сыров (по-хакасски «пызылах») и семь рыб - хариусов. Голову истукана повязывали красным платком, а губы смазывали жирной пищей. Молитвы, обращенные к кыргызской праматери, начинались с просьбы о даровании счастья народу и заканчивались настоятельными требованиями обеспечить приплод скота. Благодарили духов-хозяев почитаемой родовой горы «Иней таг». Каждый, кто приносил на заклание овец, должен был получить от окаменевшей прародительницы искомое счастье и ему обещалось приумножение богатства, семейное благополучие и рост поголовья скота. [Бутанаев, 2003, с. 195.]

Кыргызские скотоводы для оберегания своих стад поддерживали культ освящаемых животных. В каждом хозяйстве выбирались кони, быки и овцы особой масти под названием «ызых» (букв, священный), освящаемые шаманами. «Ызыхи» выполняли охранительные функции по отношению к стаду своего хозяина. Они оберегали скот и семью номада от болезней, способствовали увеличению приплода, ограждали стадо от нападения хищных зверей и даже от воров. Каждый кыргызский род поклонялся также определенным породам деревьев, которые считались хранителями родовых душ. Персидский автор XI в. н.э. Гардизи отмечал наличие указанных культов: «Некоторые из киргизов поклоняются корове, другие - ветру, третьи - ежу, четвертые - сороке, пятые - соколу, шестые - красивым деревьям». [Бартольд, 1973, с. 48.]

Кыргызы являлись огнепоклонниками. Восточные письменные источники сообщали: «Кыргызы, подобно индусам, сжигают мертвых и говорят: «Огонь - самая чистая вещь; все, что падает в огонь, очищается; (так и) мертвого огонь очищает от грязи и грехов». [Бартольд, 1973, с. 48.] Огонь, наряду с водой, относился к самым сильным стихиям. По мировоззрению жителей Кыргызской страны, не было ничего могущественней и возвышенней огня в солнечном мире. Обожествленный образ духа-хозяина огненной стихии величали «От-ине», т. е. Мать огня. Возникновение женского персонажа в пантеоне божеств у кыргызов, как и у других тюрко-монгольских народов, вероятно, связано с большой ролью женщины в семейно-бытовой обрядности.

Богиня огня «От-ине» представлялась в образе полной и доброй старушки у хорошего хозяина юрты и худой и злой - у плохого. Кроме того, облик ее изменяется соответственно времени суток и даже месяца. При новолунии она бывает прекрасной девой, на старый месяц она превращается в глубокую старуху. Вечером она красная дева, носящая шелковые одежды, ранним утром она женщина в возрасте, надевающая грубые одежды. Богиня огня «От-ине» дает тепло и свет, круглосуточно охраняет домашний очаг и семью от злых сил, приносит удачу и богатство хозяину, живет заботами главы дома. Чтобы сохранить благополучие семьи, богиню огня «От-ине» полагалось ежедневно кормить жирной пиЩей. Утром и в обед, перед принятием пищи, в очаг обязательно бросали три кусочка сала или три ложки масла. Утром нельзя было выйти из юрты, не накормив огонь. Ежегодно богине «От-ине» совершали домашнее жертвоприношение, которое проводили весной, на девятый день новолуния, когда распустятся листья, закукует кукушка и «проснутся» горы и реки.

Особое место в комплексе религиозных верований кыргызов занимал древний культ богини Умай. Почитание богини Умай зародилось в древнетюркских государствах, где супруга каганов именовалась не иначе как величественная «мать - катун (т. е. госпожа), подобная Умай». [Малов, 1951, с. 40.]

Богиня Умай представлялась полной седовласой старушкой, имеющей способность летать в образе белой птицы. Она постоянно находится на небе среди белых облаков, откуда покровительствует беременным, следит за рождением детей и оберегает их от несчастий. По верованиям кыргызов , богиня Умай была хранительницей детских душ, которые находились у нее в храме - в горе «Умай тас», расположенной в верхнем течении Енисея среди Саянских хребтов. Там, на стенах многочисленных комнат висели миниатюрные колыбели с душами - «хут» детей: у девочек в виде коралловых бусинок, у мальчиков - в виде стрел. Для получения души ребенка шаманы в качестве жертвы закалывали белого ягненка. Пищей богине Умай служил горячий пар, поднимавшийся от мясных даров. Насытившись жертвенным паром, она разрешала пройти шаману внутрь своего храма - горы «Умай тас», и вручала душу ребенка.

В результате культурных связей с Мавераннахром и Ираном к кыргы-зам проникают религиозные учения Заратустры. В арабо-персидских источниках имеются подтверждающие данные. Арабский автор Закарийа Ал-Казвини, использовавший материалы путешественника IX в. Абу Ду-лафа, излагал в своем труде следующие сведения о кыргызах: «Они пользуются соразмеренной речью в своих молитвах, а молятся повернувшись лицом на юг. В году у них три праздника, во время которых они развешивают хоругви зеленого цвета. Хирхизы поклоняются Сатурну и Венере, а появление Марса считают дурным предзнаменованием. <...> У них есть религиозные храмы и они знают письменность. Во всех делах поступают сообразно своим представлениям. Никогда не гасят светильники, и они горят до тех пор, пока сами не погаснут». [Демидчик, 1977, с. 110.]

Согласно приведенным сведениям, в религиозных верованиях кыргызов прослеживаются элементы зороастризма. Общими культами являются: поклонение огню и божественным планетам Сатурну, Венере, Марсу; почитание Солнца и солнечной стороны (юг); обожествление хоругви зеленого цвета - эзотерического цвета Ахура-Мазды, как символа военной организации зороастрийцев и кыргызов, а также наличие общего наименования для Небесного Творца - «Ормазд» и «Хормусту» (по-хакасски Кормес-хан). [Соколов, 1998, с. 7-20.] Надо отметить, что в кыргызских памятниках письменности, как, например, на стеле с Алтын-келя, воздается хвала божеству Зервану, т. е. Сатурну. Кроме того, в языках тюрков Саяно-Алтая применяется термин «азар» или «адар» для обозначения небожителей, класса демонических существ, отдаленно напоминающий имя Зерван, произносимое по-древнетюркски «Азруа».

Согласно учению Заратустры, в природе господствует дуализм двух основ - доброй и злой, борьба которых и составляет содержание существования мира. Эти два начала бытуют от века. Силы Правды и Добра возглавляет Ахура-Мазда (Ормазд), силы Зла и Лжи - Ахриман. В верованиях зороастрийцев Ормазд и Ахриман являлись родными братьями. [Бойс, 1988, с. 86; Заратуштра, 2002, с. 24-26.] Основную силу в войске Ахримана составляют дэвы или дайва (по-хакасски «тайма»), кровожадные приверженцы Лжи. Ахриман создал на земле горы, сотворил холод, сделал вредных животных. К дэвам Ахримана относятся пэри, которые вредят воде, земле, огню, скоту и растениям, заколдовывают звезды, отчего прекращаются дожди, и сами в виде падающих звезд нарушают порядок в небе. Заратуш-тра загнал под землю всех дэвов, включая Ахримана. Область жизни людей находится в среднем мире - между темным царством дэвов и царством Ормазда, в месте смешения света и тьмы, Добра и Зла. Согласно зороаст-рийскому учению, главной целью рождения и жизни человека является помощь Ахура-Мазде в его борьбе с Ахриманом. Безбрачие считается тяжким грехом, ибо человек обязан пополнять войско Ахура-Мазды.

Сведения, приведенные из учения Заратустры, полностью совпадают с канонами Белой веры тюрков Саяно-Алтая, где в вечной борьбе пребывают силы Добра - Ax-Худай и силы Зла - Ирлик-хан, с его армией нечисти. [Бутанаев, 2003, с. 10-12.] Согласно мифическим представлениям хакасов, потомков кыргызов, Ax-Худай и Ирлик-хан были двумя родными братьями. Старший из них - Ax-Худай, был рожден со светлыми мыслями и являлся верховным творцом, а младший - с черными думами и был творцом нижнего мира. Верховный творец Ax-Худай сотворил землю из песчинок, доставленных со дна океана младшим братом. Ирлик-хан на плоской земле возвел горы и пропасти. Когда Ax-Худай сотворил благородных животных, Ирлик-хан породил козу и свинью. Затем Ах-Худай из глины вылепил человека, а Ирлик-хан - шамана.

Отправившись за душой человека, Ax-Худай поручил сторожить свое создание собаке. Но Ирлик-хан обманул ее, напустив холод и покрыв шерстью, а затем оплевал неодушевленную фигуру. Спустя некоторое время, вернулся Ax-Худай, который принес душу человека в виде легкого ветерка, исходящего от бьющих из-под земли чистых источников. Он обнаружил, что его создание в слизи, собака ходит в шубе, а на земле гуляет холод. Ax-Худай попробовал вытереть плевок, но не смог. Тогда он взял и вывернул человека наизнанку. С тех пор вся слизь Ирлик-хана оказалась внутри и постоянно выделяется в виде слюны и мокрот из носа. Собака же стала вечным сторожем людей, ее жизнь с тех пор зависит от хозяина, которому она служит.

В конце концов великодушный Ax-Худай не выдержал злых козней Ирлик-хана и отправил его в подземный мир. Ирлик-хан взмолился и попросил оставить ему клочок земли, на которую опирается конец его посоха. Ax-Худай согласился. Тогда Ирлик-хан посохом проткнул землю и спустился под нее. Из отверстия, пробитого посохом Ирлик-хана, выползли различные гады - змеи, лягушки, черви и ящерицы. Поверхность земли запачкалась нечистыми созданиями. Ах-Худай, избегая нечистой силы, поднялся на небо. С тех пор великий творец обитает на небесах, а Ирлик-хан властвует в подземном мире. [Бута-наев, 2003, с. 110-113.]

Идеи зороастризма были восприняты манихейством. Например, когда христианский монах Г. Рубрук в 1253 г. при дворе монгольского хана Мэнгу вступил в религиозный спор с манихейским монахом по поводу сотворения человека, тот ответил: «Разве Диавол не принес земли в первый день с четырех сторон мира и не создал из образовавшейся грязи человеческого тела, а Бог не вдохнул в него души?». Тогда Г. Рубрук отметил, что он слышит знаменитую ересь Манихея. [Рубрук, 1957, с. 157.]

Идентичные мифы о сотворении земли и человека бытуют у всех тюрко-монгольских народов Центральной Азии. Кроме того, создание мира из песчинок или глины, поднятых со дна океана, распространено в мифологии не только тюрко-монгольских, но и уральских, и славянских народов. Сюжеты о сторожившей человека собаке без шерсти, о плевке сатаны на человека и др. широко представлены в мифах монгольских буддистов и русских христиан. Согласно исследованиям ученых, в дуалистических поверьях тюрков Саяно-Алтая, очевидно, прослеживается сильное влияние иранской мифологии. [Потанин, 1880, с. 218-227.]

В ѴІІ-Х вв. в среду кыргызов проникают буддийские учения. Распространению буддизма могли способствовать представители кыргызской знати, обучавшиеся в Китае или в Тибете. На стелах Золотого озера из долины Абакана имеются упоминания о кыргызском посольстве VIII в. в Тибет. В страну енисейских кыргызов экспортировалась буддийская атрибутика. Замечательная алтарная группа, отлитая из бронзы и покрытая позолотой, была найдена около с. Батени на территории Республики Хакасия. «Ее составляют пять фигур, установленных на подставке: Будда, бодисатвы и лев. По качеству исполнения алтарь из Батеней представляет собой образцовое произведение буддийского искусства ІѴ-ѴІ вв. В нем еще сохранились высокие мотивы Гандхары, хотя сделан он в Китае, о чем свидетельствует китайская надпись: «Генерал Ши сделал это для своего усопшего брата». Однако, прежде чем попасть на Енисей, алтарная фуппа достаточно попутешествовала. На это указывает наличие на подставке вырезанной позднее уйгурской строки. Можно предположить, что на Енисей алтарная группа попала в качестве трофея после одного из походов кыргызов на уйгур в IX в.». [Киселев, 1951, с. 76.] В окрестностях с. Листвягово (по-хакасски «Минзее»), стоявшего в устье реки Туба, был найден железный портативный алтарь с четырьмя чашечками-светильниками по углам. Этот буддийский алтарь ныне хранится в Минусинском музее. [Леонтьев, 1988, с. 189.]

В торевтике кыргызского искусства ІХ-Х вв., как считает исследователь Н. Леонтьев, достаточно явственно выявляются сюжеты буддийского происхождения, многие из которых подверглись местной переработке. Одним из самых распространенных сюжетов буддийской иконографии, заимствованных кыргызами, являлось изображение драгоценного камня «чанд-мань», лежащего на цветке лотоса в ореоле пламени. «Лотос в буддийском искусстве знаменует чистоту, святость и божественное происхождение помещенных на него существ и атрибутов». [Леонтьев, 1988, с. 18.]

Кыргызское население в IX в., когда их государство в борьбе против Уйгурского каганата вступило в военно-политический союз с карлуками, познакомилось с христианским учением. Карлуки, жившие на территории Семиречья (Аргу, Тараз), стали не только союзниками кыргызов, но и наставниками новой веры - христианства-несторианства. В начале IX в., как пишет известный тюрколог С. Г. Кляшторный, «среди кыргызской аристократии, а затем и среди более широких слоев получил известное распространение несторианский толк христианства, который, однако, не вытеснил местных шаманских культов. Христианство кыргызской аристократии было в достаточной мере поверхностным; его восприятию содействовали не столько идеологические сдвиги в кыргызском обществе, сколько особенности политической ситуации». [Кляшторный, 1959, с. 167.] В знаменитой Суджинской надписи, воздвигнутой после победы над яглакарскими ханами Уйгурского государства, кыргызский чиновник Бойла Кутлуг Ярган с почтением произносит: «Своему наставнику в (вере) я дал сто гнедых коней....Сыновья мои! Будьте среди людей подобны моему наставнику!». [Кляшторный, 1991, с. 58-59.] Наставник в вере христианской назван в надписи арамейским словом «мар» - господин, учитель. В тюркских языках Центральной Азии ІХ-ХІІІ вв. слово «мар» получило специфическое значение как христианского, так и манихейско-го наставника в вере. [Малов, 1959, с. 85.] Употребление данного термина в двух значениях послужило для некоторых исследователей поводом утверждать о манихействе кыргызов. Так, например, археолог J1. Р. Кызла-сов пишет, что в тексте эпитафии IX в. из Суджи «исповедующий манихейство вельможа, судья Бойла («сын кыргыза»), упоминает своего вероучителя, называя его по-сирийски «мар». Именно так называли своих священников манихеи». [Кызласов, 1999, с. 33.] Исходя из данного факта, а также раскопанных на территории Хонгорая дворцовых комплексов, делаются выводы о государственной религии «Древнехакасского феодального каганата» - манихействе, которая просуществовала в долине Среднего Енисея в течение пяти столетий.

Тюрколог С. Г. Кляшторный, внимательно изучив историко-культурную ситуацию в Центральной Азии ѴІІІ-ІХ вв., пришел к выводу о том, что кыргызы после победы над Уйгурским каганатом, где манихейство действительно являлось государственной религией, не могли принять веру побежденных врагов. Изображение на енисейских скалах людей с высокими носами и густыми бородами, в широких и длинных одеяниях и высоких митрообразных шапках он относит к рисункам христианских священнослужителей. Кроме того, на кыргызских эпитафиях встречаются символы креста.

В связи с трактовкой С. Г. Кляшторного для нас представляет большой интерес руническая надпись на стене Тогзасской пещеры по реке Белый Июс. В переводах В. В. Радлова текст памятника гласит следующее: «Придя из Алту-шан, мое государство, мой хан, народ терс...». [Ма-лов, 1952, с. 68.] Слово «терс» В. В. Радлов принял за этноним. Однако, если мы обратимся к историко-этнографической лексике тюркских языков, то встретим близкое по звучанию слово «терсе» или «тарса» (тарча), обозначающее христиан-несториан. В хакасском языке термин «терсе» употреблялся и для обозначения религии (христианской). [Будагов, 1869, с. 350; ХРИЭС, с. 137, 141.] Исходя из данного смысла слова «терсе» (тарса), становится ясным ранее непонятное название народа, зафиксированное рунами на стене Тогзасской пещеры. Вероятно, пещера, находящаяся в одном из самых живописных уголков Хонгорая, служила обителью христианским священникам. В таком случае надпись понимается как: «Придя из Алту-шан, мой правящий род и мой хан (представляют) христианский народ». Возможно, местность «Алту-шан», откуда пришли несто-риане, относится к территории Семиречья (Аргу и Тараз), где одна из областей носила близкое по звучанию название «Алты чуб». В VIII в. н.э. христианство там завоевывает сильные позиции, поддерживаемые царем карлуков. «Тесный союз с карлуками и борьба с уйгурами-манихеями явились, таким образом, теми политическими факторами, которые побудили кыргызскую аристократию поощрительно отнестись к миссионерской деятельности несторианских наставников». [Кляшторный, 1959, с. 168.] Надо отметить, что недалеко от Тогзасской пещеры протекает речка Тарча, названная в честь богатырской девушки Тарча-хыс (т. е. девушка-христианка), по данным исторического фольклора, поднявшей народ на борьбу против монгольских полчищ. [Бутанаев, 1995, с. 124.] Кроме того, в междуречье Июсов на скалах горы Хызыл-хая имеются изображения священнослужителей в рясах с длинными шлейфами, со скипетрами в руках и плохо читаемой рунической надписью «терсе» -- несторианин (по предположению Д. Д. Васильева). Тюркское слово «тарса» (терсе), по всей видимости, происходит от названия местности Тараз, где было распространено христианство-несторианство.

Для обозначения христианского священника (попа) хакасы используют термин «абыс». Данный термин происходит от арабского «ха-физ» - чтец корана, ученый мулла и, вероятно, был заимствован во времена культурно-торговых связей с христианами из мусульманского Туркестана, т. е. возможно из Семиречья. В дополнение можно сказать, что даже христианский бог у тюрков Саяно-Алтая носит название «худай», представляющее слово иранского происхождения. [Ахметьянов, 1981, с. 52.]

Источник: Очерки истории Хакасии ( с древнейших времен до современности) / гл.ред. В.Я. Бутанаев; научн.ред. В.И. Молодин.  Абакан. Издательство Хакасского государственного университета им. Н.Ф. Катанова, 2008. - 672 с. Илл.

В VIII в. н.э. древнетюркские государства Центральной Азии обладали своей рунической письменностью, которой широко пользовались государственные деятели и знать Тюркского, Уйгурского, Тюргешского и Кыргызского каганатов. Кыргызские правители, отправляя своих послов в Китай или Тибет, вручали им свои верительные грамоты и письма. В Китае имелся штат специальных переводчиков кыргызского письма.

На Енисее зачатки письменной культуры возникли еще в таштыкское время, когда на скалах и поставленных стелах изображались тамги, счетные знаки, пиктограммы. В свое время В. Радлов высказал свое наблюдение о значительной древности енисейского письма по сравнению с орхон-скими памятниками. В начале VIII в. н.э. у кыргызов уже существовала письменность и обычай устанавливать после смерти государственного деятеля памятную эпитафию с описанием его заслуг. «Письмо их и язык совершенно сходные с хойхускими», - отмечали танские хроники. [Бичурин, 1950, с. 353.] Согласно мнению востоковедов, тюркские руны созданы под влиянием согдийского алфавита, имеющего арамейское происхождение и дополненного своими знаками, сходными с тамгами. [Щербак, 2001, с. 33.]

Кыргызский алфавит состоял из 39 не соединявшихся на письме знаков, хорошо приспособленных для вырезания на дереве и камне. Обычно знаки наносились горизонтальными строками и читались справа налево. Письменность точно передавала фонетические особенности тюркских языков, так как согласные буквы имели два варианта написания в зависимости от того, с каким гласным (мягким или твердым) они употреблялись. Кыргызские памятники письменности созданы на едином литературном языке древнетюркского мира, господствовавшем в VIII—IX вв. на просторах Центральной Азии. [Кормушин, 1997, с. 13.] Этот литературный язык обладал стилистическим единообразием и набором стандартных образных средств. Ярким свидетельством принадлежности памятников письменности кыргызским скотоводам являются вырезанные на них тамги. Они были совершенно аналогичны знакам собственности, которыми пользовались вплоть до начала XX в. кыргызские роды тувинцев и хакасов. [Вайнштейн, 1972, с. 78.] В основе их находилась фигура дуги или полумесяца с различными комбинациями.

Хакасия хранит в своей земле значительное количество эпитафий, представляя своеобразный очаг тюркской руники. Именно здесь впервые в мире были открыты памятники древнетюркской письменности. В 1721-1722 гг. участник первой академической экспедиции в Сибирь Д. Г. Мессершмидт обнаружил в долине р. Уйбат неизвестные надписи на каменных стелах. Он назвал их «руническими» по сходству со скандинавскими рунами.

Однако еще раньше, в 1675 г., русский посол в Китай Н. М. Спафарий, проезжая около Кыргызской земли, отметил: «А до большого порога не доезжая, есть место, утес каменный по Енисею. На том утесе есть вырезано на камне неведомо какое письмо,... А никто не ведает, что писано и от кого». [Спафарий, 1960, с.70.] Сейчас трудно сказать, о каком утесе идет речь. Возможно, это горы Туран или Тепсей, где имеются небольшие надписи, а может быть, это скала «Сиген-хая» по р. Енисей у д. Ко-марковой. Согласно указаниям хакасов, на ней были вырезаны древние письмена, разрушенные временем.

В долине Верхнего Енисея, на территории Тувы и Хонгорая, обнаружено более 150 памятников древнетюркской письменности. Они относятся ко времени существования Кыргызского государства. Как правило, письмена вырезались на каменных стелах у могил средневековой знати, в них выражалась скорбь по поводу «ненасладившейся» жизни, указывались общественные заслуги умершего и т. д. Кроме эпитафий, имеются краткие надписи в честь исторических событий, путевые отметки, надписи на предметах личного пользования, автографы на культовых местах.

Самыми крупными образцами тюркского рунического письма являются памятники Северной Монголии в бассейнах рек Орхона, Толы и Селенги. Они были воздвигнуты в эпоху Второго Тюркского каганата (689-744 гг.) и Уйгурского каганата в Монголии (745-840 гг.). Наиболее известные из них - стелы в честь Бильге-кагана и его брата, полководца Кюль-тегина, воздвигнутые в 732-735 гг., а также стела советника первых каганов II Тюркского каганата - Тоньюкука, созданная после 716 г.

На территории Туркестана древнетюркское руническое письмо вследствие распространения среди тюрков ислама в ІХ-Х вв. было вытеснено арабским алфавитом. Вероятно, только на берегах Верхнего Енисея руническая письменность сохранилась дольше и была погребена вместе с разрушением Кыргызского государства монголами в XIII в.

Среди памятников кыргызской письменности большой интерес представляют две стелы Золотого озера, найденные в 1878 г. около озера Ал-тын-кёль Бейского района Хакасии. Ныне они хранятся в Минусинском краеведческом музее им. Н. М. Мартьянова. В тексте, выбитом на них, повествуется о герое, именуемом Барс, происходившем из ханского рода. Герой эпитафии пал в неравном бою с многочисленными врагами в Золотой черни Сонга. По мнению С. Г. Кляшторного, стелы Золотого озера поставлены в честь первого кыргызского кагана Барс-бега, погибшего в 711 г. в битве с тюрками Тюркского каганата. [Кляшторный, 1976, с. 258-267.] По всей вероятности, под «Золотой чернью Сонга» надо понимать сосновые боры долины р. Сое.

Кыргызская эпоха (по-хакасски «хыргыс тузы»), наполненная драматическими событиями и военными действиями, широко отразилась в топонимике Хакасско-Минусинского края. Так, в долине р. Сое около оз. Ал-тын-кёль находится место древней сечи под названием «Хырхазы». Когда-то с верховьев Абакана по р. Аны на нашу землю обрушилось вражеское войско. Неприятель вышел в месте слияния pp. Монок и Абакан. Кыргызы встретили чужую армию на правой стороне р. Сое, а вражеское войско располагалось по левой стороне. Два войска, не сходясь, начали стрелять из луков. В течение семи дней продолжалась перестрелка. От летящих стрел не было видно солнца. Все полегли на месте боя. На людской крови и на костях погибших коней выросло два сосновых бора. Место гибели бойцов стало называться «хырхазы», т. е. окраина побоища. Там, где стояли кыргызские воины, образовался лес - «таг хырхазы» (горный хырхазы), а вражеское войско - «суг хырхазы» (т. е. речной хырхазы). До сих пор там находят бронзовые пуговицы, кыргызские стрелы и кинжалы. Не исключено предположение, что топоним «Сое» (в хакасском произношении «Со-ос») представляет собой стяженную форму от первоначального «Сонга(с)».

В 1963 г. в долине р. Уйбат, в окрестностях аала Марков, был обнаружен памятник кыргызской письменности, привезенный и установленный археологом А. Н. Липским в Хакасском краеведческом музее. С двух сторон песчаниковой плиты (длина 2,6 м, ширина 0,6 м, толщина 0,18 м) в три строки был нанесен текст. Знаки выбиты, затем протерты и представляют глубокие желобчатые линии. Одна сторона плиты была обращена кверху, и поэтому на ней надпись плохо сохранилась. Согласно существующей регистрации, надпись считается седьмым памятником с р. Уйбат. Впервые ее перевод был сделан В. Я. Бутанаевым в 1973 г. Содержание представляет большой интерес и вызывает особое внимание со стороны видных тюркологов. В своей книге проф. И. В. Кормушин предложил новое чтение данного памятника. [Кормушин, 1997, с. 117-123.] Не отрицая возможность новой трактовки и учитывая многие верные поправки текста этим маститым ученым, мы все же оставляем за собой право нашего чтения и перевода седьмого (по И. Кормушину - шестого) памятника Кыргызской письменности с р. Уйбат. (см. прил.) Передняя сторона надписи читается нами следующим образом:

(1) [Доблестный] муж! Вы приобрели (много) принцесс, (но) не насладились княжеской властью, о бег!

(2) Тысяча печалей! Вы отделились (от нас), о горе! Сорок мужей-воинов Вы оставили (букв, сделали) без отца!

(3) При взятии племенного союза Уч-курыкан Вы Тириг-бег (были) словно клыкастый вепрь!

Задняя сторона памятника (с учетом поправок И. В. Кормушина), по-видимому, звучит следующим образом:

(4)...мой дикий барс Тириг бег! Увы! Моя мужская доблесть Вам (принадлежит)!

(5) он был послом [от моего эля] к бегу небесных тюрков.

(6) ..Я убивал [мужей-воинов], я убивал подразделения (многочисленной) стаи серых волков!

У нас не вызывает особого сомнения слово «кунчуй», где древний писарь совершил ошибку и вместо одной буквы поставил другую, ибо здесь налицо трафаретная фраза о приобретении принцесс. Подобная ошибка совершена и в слове «кырк», где твердый звук «р» передан другим знаком. В тексте наблюдается несоблюдение норм рунической орфографии.

В шестой строке, вместо предложенной И. В. Кормушиным трактовки «кара аш» - соболь, мы читаем «карамаг» - стадо, стая. Такой термин отмечен С. Е. Маловым в кыргызских памятниках письменности и до сих пор сохранился в хакасском языке. С другой стороны, трудно поверить, чтобы степные кыргызские беги сами добывали соболей. Как правило, они получали их от своих киштымов, живших в таежных урочищах.

Переходя к исторической интерпретации, надо выделить несколько важных моментов. Эпитафия посвящена доблестному князю Тириг-бегу, тотемным животным которого являлся барс. В таком случае, повествование идет о кыргызском правителе, ибо барс считался тотемом кыргызов. В памятниках кыргызов встречаются имена, такие как «Сильный Барс» [Малов, 1952, с. 39.] Надпись представляет обращение к преждевременно умершему Тириг-бегу от имени оставшегося в живых наследника его боевой славы.

Имя с обозначением «Тириг» - букв, живой, неоднократно упоминается в енисейских текстах. Например - Учим Кулюг Тириг, Кулюг Тириг, Кюни Тириг. Сам Тириг-бег был главой дружины из сорока батыров, для которых он являлся отцом родным. Текст памятника доносит до нас отзвуки былой военной демократии общественного строя кыргызов. Тириг-бег ходил в боевой поход против курыканов (по И. Кормушину - уйгурского хана) и в свирепой битве покорил восточных соседей кыргызов. обитавших в Прибайкалье. В древнетюркских памятниках при перечислении окружающих народов кыргызы постоянно упоминаются вместе с уч-курыканами, что говорит об іх соседстве. [Малов, 1951, с. 36, 38.]

Вероятно, Тириг-бег возглавлял посольство к кок-тюркам Тюркского каганата. В дальнейшем его преемник хвастливо стал заявлять о своей победе над многочисленной «стаей серых волков», т. е. в данном случае надо понимать гвардию кок-тюрков, имевших на своих знаменах изображение головы волка.

Исходя из полученных фактов, можно предположить, что памятник относится к первой половине VIII в. н.э., когда между Тюркским каганатом и Кыргызским государством после мирных взаимоотношений разгорелись военные действия. Если наше чтениеверно, то захват кыргызами курыканов в Прибайкалье произошел не в период «вели-кодержавия», а на столетие раньше, при первом кыргызском кагане Барс-беге. Возможно, в то время  часть курыкан была вытеснена на север и положила начало движению предков якутов в долину р. Лены. Курыканы подчинялись кыргызским правителям вплоть до монгольских завоеваний. Летопись монгольской династии Юань-ши гласила, что племена курыканов «подчиняются цзи-ли-цзы-сы (кыргызам), и их язык весьма отличается от языка цзы-ли-цзы-сы». [Гоголев, 1993, с. 44.] Среди западных бурят, живущих по Ангаре, до сих пор имеется род хурхуд, который восходит к этнониму кыргыз (кыргыт) и сохранился со времен кыргызской эпохи.

В Уйбатской степи Хакасии известен еще один привлекательный памятник рунической письменности, выбитый на каменной плите кургана «Узун-обаа» и ныне считающийся девятой надписью с р.Уйбат. Он был переведен тюркологами И. Л. Кызласовым и С. Г. Кляшторным. Согласно чтению И. Л. Кызласова, текст девятого уйбатского памятника гласил: «(1) Татарыг эли (2) иге учун берур (3) экимиз (4) кулур». Перевод: «(1) Община татара (2) приносит дары (духу-) хозяину, (3) наши посевы (4) (им) оберегаются».

Слово «татар» И. Кызласов воспринимает как собственное имя главы общины (эля), а начальное слово второй строчки «иге» - как духа-хозяина посевов. На основе своего перевода он делает широкие заключения. Он трактует данную надпись в виде сакрального текста, связанного с земледельческим жертвоприношением, якобы, бытовавшим в «Древнехакасском» (т. е. Кыргызском) государстве. Однако памятник находится в сухой Уйбатской степи, где отдаленные потомки кыргызов - хакасские скотоводы, вплоть до наших дней никогда не занимались земледелием и не знали земледельческих традиций. Трудно поверить, чтобы на каменистой, выжженной солнцем местности, да еще вокруг кургана, совершались подобные земледельческие культы.

Высокий авторитет в российской тюркологии проф. С. Г. Кляш-торный опроверг историко-этнографическую интерпретацию И. Кызласова и предложил свое альтернативное чтение. Согласно его трактовке, текст памятника звучит следующим образом: «(1) Татар (й)ыг эли (2) (й) игу чун берур (3) экимиз (4) кулур». Перевод: «(1) Татарский враждебный (?) эль (2) ради (своего) блага выплачивает (дань, откуп) (3) мы оба (этому) (4) радуемся». В данном случае слово «татар» понимается не как имя главы общины, а как исторический этноним восточных соседей древнетюркских народов. По исторической интерпретации С. Г. Кляшторного татары в начале IX в. являлись союзниками уйгуров. Поэтому враждебные действия кыргызов против «татарского эля» можно отнести к IX в., т. е. к периоду уйгурокыргызских войн в Монголии и Присаянье и последующих кыргызских походов в Восточный Туркестан.

Поддерживая мнение проф. С. Г. Кляшторного в отношении значения слова «татар», мы в свою очередь предлагаем следующее значение указанного памятника: «(1) Татар ыг эли; (2) игечин берур; (3) экимиз

(4) кулур». Перевод: «(1) Татарский плачущий народ (2) своих сестер отдает; (3) а наши младшие братья (получая в награду женщин) (4) радуются (этому)».

До сих пор во многих тюркских языках, и в хакасском в том числе, среди родственной терминологии имеются слова «игечи» - старшая сестра (мужа или жены) и «ике» - младший брат. [БХРИЭС, с. 31.] В связи с указанной терминологией мы готовы предложить следующую историческую интерпретацию. В древнетюркских надписях татарами обозначались монгольские племена. Например, в 750 г. уйгурский каган Моюн-чур двинул свое войско на восток, где «татар...призвал к ответу».[Малов, 1959, с. 40.] В китайской политической и исторической традиции, начиная с Сунского времени (X в.), также преобладало наименование монголов татарами (да-да). После разгрома Уйгурского каганата и захвата территории Центральной Азии в 840 г. кыргызы столкнулись с монголоязычными татарами. Вероятно в период своего «великодержавия» кыргызы, разгромив враждебных татар, захватили в качестве трофеев их женщин, мужья которых пали в бою. По обычаю татарские рабыни стали достоянием кыргызских мужчин. Возможно, такое знаменательное событие и отражает девятая надпись с р. Уйбат.

На территории Хонгорая до сего дня было известно 82 памятника Кыргызской письменности. В 1997 г. при раскопках Саянского острога новосибирский археолог С. Скобелев обнаружил фрагменты новой каменной плиты с надписью. На крупном фрагменте в первой строке можно прочитать слово «учун» - ради, а во второй строке «элимиз» - наше государство. Судя по найденным обломкам, можно с уверенностью сказать, что памятники Кыргызской письменности подверглись частичному уничтожению (возможно даже в монгольскую эпоху) и их количество было гораздо большим, чем мы знаем.

Итак, кыргызские руны, при правильном их чтении, помогают раскрыть тайны истории государства южно-сибирских номадов. Правящим классом военно-политической системы кыргызов являлись беги, которым и посвящены эпитафийные надписи. Их княжеская власть держалась на военной силе дружин, состоявших из потомственного сословия батыров и рядовых воинов-эров. Беги служили своему небесному элю (государству), главой которого был каган. Воспевание в текстах «земного рода барс» связано, как склонны думать ученые, с тотемом кыргызов, который. можно предположить, употреблялся вместо их этнонима. По данным памятников рунического письма, Кыргызское государство активно выступало на политической арене Центральной Азии. Кыргызы вели дипломатические сношения с Тибетом, воевали с курыканами, подчинили враждебных татар и т.д. Кроме того, памятники письменности несомненно отражают уровень развития древнетюркского языка и представляют яркий образец кыргызской культуры.

Источник: Очерки истории Хакасии ( с древнейших времен до современности) / гл.ред. В.Я. Бутанаев; научн.ред. В.И. Молодин.  Абакан. Издательство Хакасского государственного университета им. Н.Ф. Катанова, 2008. - 672 с. Илл